Десять поколений - Белла Арфуди

гранаты. Цвет камней был такой насыщенный, что напоминал Несрин кровь барашков, которых их соседи-мусульмане резали на Курбан-байрам. Ей на минуту стало не по себе от такой мысли. Глаза защипало, хотелось их потереть, но Несрин тут же себя одернула. Сурьма с глаз испачкала бы руки, да и неприлично это. Нельзя так принимать украшения, которые в случае развода спасут ее от бедности.

– Золота невесте нужно как можно больше, – учила ее мать. – Это не просто украшения, которые ты будешь носить, чтобы покрасоваться. Если, не дай Ходэ, муж решит с тобой развестись… – Мать Несрин передернуло от такой мысли. – …все золото, что он тебе принесет, по обычаям остается твоим.

– Мама, может, и золота никакого у меня не будет.

– Что ты такое говоришь? – резко прервала ее мать. – Даже думать о таком не смей! Ты обязательно выйдешь замуж. У тебя будут дети, а у меня – куча внуков. Нет ужасней участи для женщины, чем остаться одной.

Несрин на это робко заметила, что пока желающих к ней посвататься не находилось, хотя некоторые ее сверстницы уже были замужем.

– Никто не знает свою судьбу, Несрин. Не огорчайся раньше времени.

«Как же она была права», – думает невеста. В окружении всех этих людей она стоит, облаченная в лучшее платье из всех, что у нее когда-либо были, и Ава-ханум продолжает вешать на нее подарки. Могла ли она мечтать об этом? Несрин не надеялась даже выйти замуж.

Ава с удовольствием нанизала украшения на пальцы Несрин. Хотя и не она выбрала Джангиру невесту и до конца не понимала, чем его привлекла эта блеклая и высокая девушка, ей хотелось, чтобы правнук был счастлив. И если его счастье заключено в этой девушке с ореховыми глазами, она не будет спорить. Одному Ходэ ведомо, что в этой жизни правильно. Ава же с возрастом становилась все менее категоричной в суждениях и внутренних диалогах, но по привычке и устоявшимся канонам продолжала играть роль жесткой главы рода вместо мужчины.

Когда Ава надела на Несрин последнее кольцо, музыканты схватились за инструменты, и знакомые мотивы полились по комнате. Музыка окутывала всех своим настроением и дарила надежду, что завтра будет еще лучше, чем сегодня. Гостьи одна за другой обнимали Несрин, расцеловывали ее в покрасневшие щеки и желали всего самого лучшего, стараясь казаться искренними. Некоторым это удавалось с трудом: все-таки зависть – тяжелый попутчик.

– Веселой вам свадьбы, Несрин!

– Да состаритесь вы на одной подушке, Несрин!

– Пусть Ходэ благословит вас сыновьями!

Никто ни разу не пожелал Несрин быть счастливой. Этого слова не было в словесной копилке людей, считавших, что жизнь дана только для продолжения рода и следования традициям.

Несрин в тот день ложилась спать счастливая, полная мечтаний о том, как пройдет свадьба. Она уснула, едва коснувшись подушки. Черные ресницы рисовали на ее лице темный полукруг, похожий на тот, что снился Несрин. Она видела, как входит в него, следуя за желанием познать свое будущее. Ей казалось, что вот-вот она узнает что-то важное, но добраться до людей никак не получалось. Ее окружала бесконечная темнота. Если же вдруг зажигался какой-то огонек, то Несрин стремительно бежала ему навстречу. Каждый раз он потухал до того, как она успевала его коснуться. В отчаянии Несрин стала стучать, топать ногами, пока внезапно возникший вихрь не схватил ее и не забросил в пустыню. Непрерывный ветер дул ей в глаза и мешал смотреть. Песчаная буря накрыла ее с головой, превращаясь из золотисто-желтого потока в пурпурно-красный.

Несрин ворочалась в кровати до утра, пока восход не подарил ей покой.

Глава III

Проселочная дорога, полная ухабов, от которых Ари то и дело подскакивал в машине, вела к дому, где когда-то жил его прадедушка. Горы вокруг были покрыты островками зелени и казались Ари более уютными, чем отель, в котором он остановился. Ари откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Его утомляла музыка, сопровождавшая их всю поездку. Водитель, давний друг дяди Мсто, был ярым поклонником рабиза[11]. Ари же не переносил ничего, что хоть едва напоминало какие-то национальные мотивы. Музыка играла на всю машину, но просить ее выключить Ари было неловко. На каждый праздник отец включал что-то подобное и пускался в пляс, вскидывая руки вверх.

– Такие душевные песни больше не пишут, – подмечал он. – В мои времена все всегда имело смысл. Никто не пел и не писал о ерунде. Стихи были философскими и рассказывали о жизни, о любви. Сейчас – сплошная матерщина и невнятные мычания, которые издают эти новомодные рэперы. Поди пойми, что они говорят.

Когда же Ари пытался переключить музыку или демонстративно надевал наушники, отец злился и начинал скандалить:

– Ничему я тебя не научил! Ты стыдишься всего, что связано с культурой твоих предков и местами, где они жили.

– Сейчас мы живем не в Ираке, Турции, Армении или где-то еще, баво! – резко отвечал Ари каждый раз. – Я не обязан любить то же, что и ты. От этих блеяний, которые ты называешь мелизмами, хочется застрелиться.

– Где я упустил тот момент, когда мой сын из езида начал превращаться то ли в русского, то ли в американца?! В чем моя вина?! Я вырастил человека, которому стыдно за то, кто он есть.

– Не преувеличивай, отец.

Ари каждый раз старался не входить в новый виток ссор, но у него никогда не получалось. Его кровь закипала, а беспощадные ответы отцу лились бурным потоком. Они ранили друг друга, словно чужие люди, хотя каждый отдал бы жизнь за другого.

– Ты совсем оторвался от нас. Не признаешь наших обычаев, наших ценностей. И даже музыка, которую я слушаю, тебя раздражает. Кто ты? С кем я живу? Кого я вырастил?

На эти вопросы ответов не было и у Ари. Сколько он себя помнил, никогда не мог понять, куда приткнуться, чтобы обрести дом. Родители сначала забросили его в Армению, где он мучился среди местных ребят, понимавших только язык стычек и драк. Ничем не лучше был переезд в Россию. Он возвращался из школы домой то с подбитым глазом, то с расцарапанными руками. Мама накладывала компрессы и обрабатывала мазью, приговаривая, что все станет лучше. Маленьким Ари ей не особо верил, но спустя пару лет и правда стало лучше. Он уже понимал, о чем говорят все вокруг, нашел друзей и научился давать сдачи. После жестокой драки в четвертом классе, когда он побил грозу всей началки Вову Петровского, закрепившаяся за ним слава психа стала