Из века в век - Тамара Шаркова

не пропустил. А потом нашел для Стояна книгу, которая как-то странно называлась. Я только одно слово запомнил — “сессия”, потому что постоянно слышал его от отца. А дальше были просто отдельные буквы. И они долго ее обсуждали. Я слушал-слушал и стал выращивать из хомяка Дейла маленькую собачку: сделал ему ошейник и косточки давал.

Стоян это заметил, дал мне хорошего щелбана по затылку и сказал:

— Лысенко какой нашелся! Еще увижу — самого на поводок посажу.

Когда до отхода поезда оставалось несколько часов, отец закрылся в кабинете, чтобы очередной раз напомнить своим сотрудникам, что к его приезду они должны, а чего не должны делать.

Стоян отправился в кухню готовить сэндвичи и складывать их в нашу походную бутербродницу: жест доброй воли и скрытого раскаяния.

Проходя мимо кухни, я заглянул в дверь и сделал одну из своих коронных “морд”, которая выражала жалость, доходящую до скорби, с элементами презрения. Стоян только зубами скрипнул, но не сказал ни слова. Это и ввело меня в заблуждение. Потому, когда на пороге своей комнаты я почувствовал у себя на загривке его тяжелую руку, спастись было почти невозможно.

И все-таки я успел вывернуться. Убирая свое логово перед отъездом, я развернул стол так, что он отгородил угол комнаты, куда я и успел пролезть. Здесь я был в относительной безопасности. Попробуй Стоян пролезть под столом, меня бы уже и след простыл.

— Ладно, малолетний мерзавец, платить по счету будешь по возвращении. Вылезай! Заключим перемирие, только перестань корчить эти жуткие рожи. Я тебя предупреждал — можешь остаться с такой мордой на всю жизнь. Я понятно говорю?

— Хау! — бодро ответил я. — Но только я не вылезу отсюда, пока ты не выйдешь!

Стоян перегнулся и попытался ухватить меня за рубашку. В ответ я сцепил руки замком и отбил атаку.

В эту минуту в дверях появился отец.

Тебе нечего делать, Юра? — спросил отец со сталью в голосе.

Стоян оттолкнулся от стола и вышел из комнаты, не сказав ни слова.

— Я повторяю! Тебе нечем себя занять?

Я молчал.

— Тогда садись за рояль и пять раз проиграй этюд на октавы. Живо!

Итак, Стоян был отомщен, и я отправился выкручивать свои суставы, уж не знаю на радость или на горе старику Бехштейну.

Я вяло отыграл два раза “этюд № 4, Черни т. IV”, обнаружил, что до меня уже никому нет дела, и выскользнул из-за рояля.

Поскольку в этот раз билеты брал отец, у нас оказалось два верхних места. Я сразу же представил, каким удобством для остальных пассажиров будет почти двухметровый отец, читающий научный трактат на приставном стульчике в коридоре! И все потому, что сидеть на чужой полке была для отца недопустимым, спать в поезде — невозможным, а лежать — неудобным.

Почти у нашего подъезда Стоян тормознул какую-то ВАЗ-овскую развалюху, и мы доехали до вокзала достаточно быстро и без приключений. Отец остался на перроне объясняться с молоденькой проводницей, а Стоян поднял меня вместе с сумкой и поставил на площадку, минуя все ступени. Потом вскочил сам. Мы быстро нашли свое купе и я грустью убедился, что нашими соседями будут… дамы.

Одна — пожилая, похожая на забуревшую картофелину, с толстыми линзами на выпуклых глазах. Другая — хилый картофельный проросток цвета солонина. Места для наших вещей под их полками, конечно же, не нашлось.

— Так! — сказал Стоян. — Забрасываем сумку в нишу над входом:

— По крайней мере, не будете зависеть от того, когда проснутся эти ку-у… купейные соседки, — добавил он шепотом.

Пристроив мой рюкзак к сумке, мы вышли в коридор. Отец, не любивший духоту стоящих вагонов, ждал нас на платформе.

— Послушай, бандит, следи за отцом в оба. Не давай профессору проводить сухую голодовку. Бери у проводника чай и приноси. Раза два-три. Все ясно? Ну, а сам продолжай наши с тобой славные традиции: отсыпайся и отъедайся за двоих.

Тут мимо нас стали проталкиваться какие-то пассажиры с огромными ящиками и тюками, и я волей-неволей “пал на грудь” Стояна.

На груди доктора Дагмарова я неожиданно обнаружил, что срочно нуждаюсь в носовом платке. Стояну пришлось вытереть мой шмыгающий нос собственноручно, поскольку в коридоре было тесно от пассажиров и отстраниться от него я не мог, даже если бы хотел.

— Ну, что, кривляка, съел? О мордах я тебя предупреждал! Еще немного и останешься при соплях и слезах до седых волос. А между тем соленой воды на Земле избыток!

Тут Стоян ловко поменялся со мной местами.

— Прижмись к окну, на перрон не выходи.

И исчез.

Через минуту они вместе с отцом появились у окна. На меня они не смотрели. Стоян что-то втолковывал отцу, потом стал хлопать себя по карманам куртки и, в конце концов, вытащил какую-то пластинку с крупными таблетками, которую ловко затолкал в жилетку отца. Отец всегда одевал в дорогу джинсы с жилетом, потому, что страшно не любил копаться в сумке и предпочитал билеты и все прочее держать в полном смысле слова “под рукой”.

Тут что-то звякнуло, вагон дернулся, и оба, отец и Стоян, посмотрели почему-то в разные стороны. Потом обнялись, и отец побежал к ступенькам.

А доктор Дагмаров искоса взглянул на заляпанное грязью окно, за которым подразумевалось мое присутствие, и, засунув руки в карманы, пошел против движения поезда. Не оглядываясь.

Я быстро перескочил в купе и запрыгнул на вторую полку против движения поезда. Отец ее не любил. И лег лицом к перегородке.

В общем ехали так, как я и предполагал. Отец сидел с книгой в коридоре, я приносил чай ему и соседкам по купе, слопал, не слезая с полки, все свои бутерброды, пару раз проветрился в коридоре, а остальное время спал “как сурок”.

Картофельная дама оказалась ветеринаром на пенсии, а девица — любительницей кошек, так что тем для разговоров у них было предостаточно.

Первую, русскую, таможню я проспал. Когда проверяли документы во второй раз, я проснулся оттого, что в глаза мне ударил яркий свет. Я увидел затылок отца, стоящего перед столиком спиной к окну, и пограничника, тыкающего мне в лицо фонарик. И это при включенном на всю мощь верхнем освещении!

Полусонные дамы, лежа на спине, держали паспорта в скрещенных на груди руках. Жуткое зрелище! Низкорослый пограничник все листал и листал паспорт отца, периодически бросая на него странные взгляды.

— Вам никто не говори, что вы похожи на Иствуда?

Брови отца поползли вверх.

— Или Чемберлена?

— Лорда Чемберлена? А как вы его себе представляете?

Я