Любитель сладких девочек - Галина Романова

Все проходит, стирается из памяти, испарилась и эта ее зависимость видеть в каждом бегущем навстречу баране освежеванную тушу. И тут вдруг нате вам… На самом краю земли, в благословенном краю заблудших душ стародавний толчок, и прямо в сердце…

— Чего это ты? — уставилась на нее Нинка, стоя у открытых дверей барака и смоля третью по счету сигарету. Бычки от первых двух еще дымились у ее ног.

— Чего? — тяжело дыша, ответила вопросом на вопрос Маша. — Чего я?

— Летела как сумасшедшая. Думала, что фонарный столб сейчас повалишь. И не купила ничего. Чего в магазин тогда ходила? — Нинка швырнула бычок к ногам и полезла за четвертой сигаретой.

— А ты чего тут столбом торчишь? То вопила, что волосы не просушила и холодно тебе, а теперь на таком сквозняке никотин поглощаешь! Случилось что?

Нинка судорожно затянулась, всхлипнула и, так и не раскурив четвертую сигарету, горько разрыдалась.

— Ты чего, Нин? — Маша опешила. Ее собственные страхи, разбуженные наваждением, показались ей сейчас смешными и ничтожными перед лицом такого горького горя, что выливалось у напарницы вместе со слезами.

— Пришла… Пришла, открываю комнату, а там!..

Эта сволочь нашла мои деньги и все… Представляешь, Машка, все до копейки пропил! А я так мечтала, что месяца через два за овраг переметнусь. А он нашел и все пропил! Что же мне теперь, тут до самой смерти гнить, в этом гадюшнике? Ненавижу! — Она принялась колотить кулаками о дощатую дверь, помогая себе пинками и ругательствами. — Сволочи! Сволочь на сволочи и сволочью погоняет! Отбросы! Ты права, Машка, одни отбросы здесь!

И ты… Ты правильно сделала, что укокошила одного из них!

— — Я не… — Маша хотела было возразить, но Нинка ее не слушала.

Безумно вращая глазами, она колошматила ни в чем не повинную многострадальную дверь, которой и без того доставалось в дни великих попоек и выходных, и орала что есть мочи:

— Всех их нужно мочить, козлов! Всех! Все гады! Исключений быть не может! Машка, он просто взял и все пропил!!! А сам теперь валяется посреди комнаты задом кверху и храпит так, что стены содрогаются… Как же я?.. Что же?.. Ненавижу! Слушай! — Нинка внезапно прекратила свои бессмысленные истязания бесполезной деревяшки и, подлетев к Маше вплотную, вцепилась в ее куртку. — А пошли к тебе! Мне даже ночевать негде! Ну что?

Что нос воротишь? Не пустишь, что ли?

Ей, конечно, не хотелось ни с кем делить свой закуток, будь то друг или недруг. Она любила спать одна и, кутаясь по самый нос в теплое одеяло, посмаковать пробуждение. Но не бросать же Нинку в таком состоянии на морозе, в самом-то деле!..

— Идем, — решительно оторвав ее цепкие руки от своей куртки, Маша шагнула в барачный коридор. — Идем, а то холодно здесь…

Все последующее произошло так быстро и неожиданно, что сколько она ни пыталась впоследствии припомнить какие-то детали, чтобы воссоздать полную картину поджидавшего ее ужаса, у нее ничего не выходило.

Как шли с Нинкой длинным коридором к двери ее комнаты, она помнила хорошо. Кто-то высунул нос из-за одной двери, разбуженный грохотом их шагов до деревянным доскам. Кто-то, кажется, шел им навстречу и даже, помнится, поприветствовал их. Кто именно — она не помнила. Потом она достала ключ из кармана. Вставила его в дверь, но он не поворачивался. И тут кто-то, кажется, Нинка, пнула дверь носком своего ботинка. Она непонятно почему отворилась. И еще не включив света, Маша уловила этот запах. Запах крови и смерти.

Несколько минут назад она очень живо представляла его себе, замерев перед неизвестной картиной неизвестного автора. И тут он вдруг ударяет ей в нос, свербя ноздри тошнотворной обволакивающей сладковатостью.

Она тянет руку вверх, ползет пальцами по стене, стараясь нащупать выключатель. Но, странное дело, он никак не хочет находиться. А Нинка все напирает и напирает сзади, колошматя ей в спину своими сильными руками. Что за дурацкая привычка у человека, право слово? Чуть что совать ей меж лопаток своим кулаком!.. Что-то ведь кричала она ей тогда в ухо, но вот что? Разве вспомнишь после всего, что было потом?

Свет она все же включила. И за секунду до того, как ему вспыхнуть, она крепко зажмурилась. И тут же в ухо ей ударил отчаянный Нинкин вопль. Так визжат на живодерне, ей-богу! Кажется, она даже сорвала голос и натужно потом кашляла опять же ей в ухо. За ее спиной загрохотал целый камнепад чьих-то шагов. Суета, колгота, сдавленный шепот и повизгивание. Никто более не решился так какофонить ей в ухо. Никто, кроме Нинки.

— Батюшки! — ахнул отчетливо чей-то женский голос. — Вот беда-то! Что-то теперь будет?!

Сегодня она уже слышала несколько раз подобный вопрос. Даже самой себе его задавала. Но ни разу никто на него не ответил. Странно, но сейчас ответ прозвучал.

— А то и будет! — Ага, уже мужской голос с вполне прослушивающимся злорадством. — Каюк кому-то будет! Причем по вышке!

И тут она открыла глаза. То ли оттого, что сзади немилосердно напирали, норовя вдавить ее в зону, где, плотоядно ухмыляясь, поселилась смерть. То ли оттого, что веки вдруг зажгло, а колени свело так, что еще мгновение — и они подломятся. Но Маша открыла глаза и тут же снова их захлопнула, однако, пересилив себя, опять распахнула.

Она не завизжала. Она просто отвернулась и, ловко работая локтями, стала выбираться на волю.

Прочь! Прочь от развороченного Федькиного тела.

Прочь от ярких пятен крови, которыми была заляпана, казалось, вся комната до потолка. Прочь от еле сдерживаемого страха, овладевшего серой толпой, сразу ставшей вражеской монолитной субстанцией. Прочь отсюда!

Наконец-то Маша вырвалась из плотного кольца остолбеневших тел. Вжалась в дощатую стену и несколько непозволительно долгих мгновений смотрела в ровный ряд спин, выстроившихся у распахнутой двери ее комнаты. Потом тихо сползла по стене вдоль неструганых досок на пол и тут же отключилась.

Глава 4

Первый раз за год ему так не терпелось попасть на завод. Новости там передавались из уст в уста с суперкосмической скоростью, и пускай конечная версия сильно отличалась от первоначальной, правдивая суть в ней всегда присутствовала.

Володя шагнул внутрь салона «Газели», сдержанно поздоровался с сидящими и сел на свое обычное место рядом с водительским сиденьем. Народ не в пример обычному его состоянию настороженно помалкивал. Так, значит, вести от поселенцев просочились и в их благословенное закордонье, и теперь каждый сидит в одиночку, переваривая случившееся. Ментов сейчас понагонят — это точно, шмон устроят — это наверняка, начнут тягать в кабинет к начальству на предмет осведомленности — это как пить дать. Вышеперечисленные перспективы никого не радовали. Мало всем было проблем от уголовников, так теперь еще и это…