Бородино - Герхард Майер

— Как поживает Филипп? — спросил я у Баура.

— Филипп умер, — сказал Баур.

Раздался выстрел из ракетницы, и перед глазами распустилась розовая вишня, огненный сад.

— Месяца полтора назад мы ездили на кремацию, — сказала Катарина.

Баур сделал музыку потише. Пахло березовыми дровами.

«Иоганна говорила, что Филиппу снова пришлось делать химиотерапию, — сказал Баур. — Это было перед Рождеством. И на этот раз он на все рождественские поздравления ответил, как говорится, с обратной почтой, еще и поздравление к Новому году успел послать.

А потом звонок Иоганны: „Филипп умер“.

Это было в воскресенье.

В тот же день началось расследование одного происшествия, и машинист локомотива показал, что рано утром, недалеко от станции Бехбург, прямо на путях перед локомотивом внезапно возник человек. Тело подняли с рельс, и тут обнаружили машину, в которой была найдена жена этого молодого человека, она была мертва.

Знаешь, Биндшедлер, несколько десятилетий назад тут сгорело одно подворье. Оно стояло южнее Амрайна, на лесной опушке. Во время спасательных работ пожарники наткнулись на два обгорелых трупа. Это был мужчина с винтовкой в руках и корова с веревкой на шее.

На месте пожара позже стоял улей одного учителя, который каждому своему классу читал вслух притчу Толстого „Сколько человеку земли нужно?“ и дом которого постигла та же участь (то есть он сгорел), и было это в тот период, когда в Амрайне месяц за месяцем, всегда в ночь с воскресенья на понедельник что-нибудь да горело. Теперь на месте пожарища весной и осенью устраиваются выставки, и музыка из выставочных павильонов — при нужном ветре, разумеется, — долетает до упомянутого улья, владелец которого наверняка давно уже сменился.

Представляешь, Биндшедлер, тот мужчина с винтовкой в руках был дедом супруга той женщины, которая сидела в машине возле железнодорожной платформы — мертвая».

Долго смотрели в огонь.

У меня перед глазами запестрели фиалки, которые (по словам Баура) зацветают на южном склоне Юры как раз в пору Амрайнской весенней ярмарки. Причем в синеву фиалок вливался барабанный бой, такими пульсирующими толчками.

«Иоганна взяла на себя заботу о венке. Был вторник, когда мы отправились в крематорий. Холодно было», — сказал Баур, подложив в огонь пару березовых поленьев. Он выглядел утомленным.

«Ну вот, ехали в поезде. Гизела приехала на пригородном из Верденбурга. Иоганна, Фрида и наша дочь ехали на скором, в который мы потом должны были подсесть. Мы с Катариной оказались напротив Иоганны и Гизелы. Остальные сидели через проход. Дочь пыталась подбодрить всех анекдотами. Мне нездоровилось.

„Ты слишком мало ешь!“ — сказала Иоганна, посмотрев на меня.

Мне невольно вспомнились индюшки моей матушки, их неотступные взгляды, булькающие звуки, их заискивающая манера поведения, в конце концов. Впечатление усугубляло обилие красного цвета в их экстерьере и трепетание налитого кровью гребня.

Я сказал сам себе, что индюки мне, собственно говоря, никогда не нравились, хотя англичане и американцы на Рождество едят именно индюшатину. А еще я подумал, что Гизела явно постарела, а ее сыновья как раз в том возрасте, в каком умер Фердинанд. И спросил себя, что должна чувствовать Гизела, видя того из сыновей, который копия Фердинанда.

За окном пробегали заснеженные пейзажи с редкими темными прогалинами, время от времени показывались деревушки, в основном неказистые. И я подумал, что ведь Филипп освоил несколько профессий, но с одной из них — ремеслом зверолова — опоздал эдак лет на сто пятьдесят. Наверное, он тогда играл бы на аккордеоне, как заправский зверолов, наигрывал бы народные мелодии, швейцарские, конечно, сидя у костра, под перламутровым небом, и смотрел бы, как ветер гонит барашки облаков из Канады, над лиловыми лужами, к Тихому океану.

Слышь, Биндшедлер, Филипп ведь был еще и хорошим танцором. Он, ну, как принято говорить, имел успех у женщин. Еще в очень юном возрасте он мне рассказывал, как занимался любовью с девушкой из Амрайна прямо в вагоне пригородного поезда. Тогда прямо вдоль полотна стояли каштаны. И нижние ветки ласкали вагонные бока на полном ходу, а при ветре — и на остановках. И еще колодец был под этими каштанами, из литого чугуна, весь в завитушках, и вокруг него — круглая чаша. Воду из этого колодца первоначально накачивали особой педалью. Позже сделали проточный колодец, и вода все время переливалась через край чаши, размягчая почву вокруг нее», — сказал Баур.

Снова раздался выстрел из ракетницы, рождая хризантемы и цветение японской вишни. Гудение рожков и крики тут же заглушили звуки балалайки. Обнаружился и барабан, выдавая присутствие внука вдовы столяра, который вечером возглавлял детское маскарадное шествие подобно амрайнскому крысолову.

Балалайка смолкла.

Баур подошел к проигрывателю, перевернул пластинку, еще убавил громкость, и музыка теперь звучала, так сказать, эхом из туманной дали. Катарина принесла бокалы со спиртным.

«Если подытожить жизнь Филиппа, Биндшедлер, что у нас будет тогда в сухом остатке?

У меня, как уже сказано, останется в памяти, как он занимался любовью с дочерью Амрайна, причем в вагоне пригородного поезда, стоящего на запасном пути под каштанами, возле чугунного колодца с шестигранным основанием, изделия фин-де-сьекль. И что была ночь, когда все это происходило, и что вода в колодце журчала, а ветер гнал по привокзальной площади древесный лист (или множество листьев), и одновременно листья каштана придавали подвижность свету фонарей, переменчивый отраженный свет то и дело ласкал груди девушки, груди, которые уже тем временем истлели на амрайнском кладбище, после того как стойко перенесли увядание в горячем свете амрайнского лета.

С этой привокзальной площадью, Биндшедлер, у нас вообще немало связано. Здесь, например, однажды упала на землю моя мама, споткнувшись о проволоку. Она шла к тете Ханне, которая была старше кузины Элизы, любившей стоять у печки, и в облике которой, во всяком случае в области глаз, наблюдалось сходство с императором Францем Иосифом того периода, когда он, всякий раз наклонившись вперед, подтирал нос указательным пальцем.

Тетя Ханна жила за сыроварней. Надо было взобраться по внешней деревянной лестнице, оттуда вы попадали на сумрачную веранду, с веранды — в темную кухню, и уже оттуда — в комнатку при кухне, где обычно все сидели вместе за чашкой чаю. Остальные комнаты никто никогда не видел. Пахло сушеными грушами, липовым цветом, перечной мятой, в редких случаях — квашеной капустой. Впоследствии тетя Ханна слилась для меня с прустовской тетей Леони», — улыбаясь, заявил Баур. Теперь он принялся расхаживать взад-вперед, словно стоял на тропинке, по которой хаживал его отец, а затем и Бенно, ранним утром, с сигаретой в зубах, а тем временем на рождественской елке горела одна-единственная свечка, по-видимому, не столько организуя, сколько подытоживая их жизнь, ибо его (Баура) род жил, собственно говоря, скорее прожитой жизнью. Когда Баур снова уселся, заложив ногу за ногу, сложив руки на коленях, стало казаться, что он вслушивается в какой-то отдаленный звук. Катарина принесла бутылку «Амзельфельдера», тарелку с арахисом, бокалы. Взяли по бокалу, Катарина разлила. Чокнулись за здоровье. Выпили. Держа в руках бокалы с вином, смотрели в огонь.

«Ну вот, мы сидим в поезде, — продолжил Баур. — И Гизела вдруг говорит: „Кстати, а что будет с имуществом Филиппа?“

Справа пробегали виноградники, а слева точно так же назад уходило Бильское озеро. Проехали мимо острова Святого Петра, вспоминая знаменитое имение Жан-Жака Руссо, заняться чтением которого я уже давно намеревался. Добрались до конца озера, потом глянули на Ле Ландерон, и дочь сказала: „Хочу как-нибудь съездить туда, в Ле Ландерон. Прелестный городишко, наверное“. Остальные подтвердили. Филипп рассказывал мне, что в Ле Ландероне он время от времени работает. Дело в том, что он какое-то время торговал швейными машинами, чинил их, делал профилактический осмотр. Так что Ле Ландерон неразрывно связан у меня с этой работой Филиппа, которая, правда, длилась недолго, но это от технических умений Филиппа никак не зависело.

Добравшись до Нойенбурга, надели плащи, вышли на перрон, встали прямо перед Филиппом, который явился нам во плоти — галлюцинация, не более того.

Под ручку с Гизелой спустился вниз по лестнице, прошел через подземный переход, опять поднялся вверх, как и все остальные. Стоя перед вокзалом, все единодушно решили перекусить — прямо здесь, в буфете, потому что времени было уже почти час дня, но я сказал, что мы дома успели пообедать. Я, тем не менее, тоже вошел в буфет, вспоминая, что мы тут уже как-то перекусывали с Филиппом.

Иоганна заказала еду, разумеется, по-французски. Мы с Катариной взяли фруктовый пирог и кофе.