Когда опускается ночь - Уилки Коллинз

и его окрестностях по крайней мере на ближайшие два месяца. Я в большом воодушевлении составил ответные письма и уже собирался покинуть лавку торговца и отправиться искать удобное жилье, но столкнулся на пороге с владельцем одной из крупнейших ливерпульских гостиниц — старым знакомым, которого я в студенческие годы знавал еще лондонским трактирщиком.

— Мистер Керби! — воскликнул он в полнейшем изумлении. — Какая неожиданная встреча! Вот уж кого не ожидал увидеть — и тем не менее вы именно тот, чьи услуги мне сейчас необходимы!

— Что, неужели и у вас есть для меня работа? — спросил я. — Всем ливерпульцам понадобились портреты?

— Я знаю только одного, — отвечал мой давний приятель. — Этот господин остановился у меня в гостинице и хочет заказать свой портрет пастелью. Я направлялся сюда узнать, не порекомендует ли мне наш друг-торговец какого-нибудь художника. До чего же я рад, что встретил вас, не успев нанять кого-то незнакомого!

— Он хочет получить портрет срочно? — спросил я, вспомнив о множестве заказов, которые уже лежали у меня в кармане.

— Немедленно, сегодня, сей же час, если это возможно, — ответил владелец гостиницы. — Мистер Фолкнер — джентльмен, о котором я говорю, — должен был еще вчера отплыть отсюда в Бразилию, однако за ночь ветер переменился на противоположный, и утром ему пришлось сойти на берег. Разумеется, нельзя исключать, что он пробудет здесь некоторое время, но его могут вызвать на борт и через полчаса, если снова подует попутный ветер. Из-за этой неопределенности он и стремится начать портрет немедленно. Если получится, возьмитесь за эту работу, поскольку мистер Фолкнер — джентльмен широких взглядов и, несомненно, согласится на любые ваши условия.

Я поразмышлял минуты две. Заказчик хотел портрет пастелью, это не займет много времени, кроме того, я смогу закончить его вечером, если другие договоренности отнимут весь день. А тогда почему бы мне не оставить багаж у торговца живописью, не отложить поиски жилья до вечера и не взяться за новый заказ без проволочек, отправившись в гостиницу вместе с ее владельцем? Едва эта мысль пришла мне в голову, я решил тут же приняться за дело: положил в карман коробку пастели, взял из первой попавшейся папки лист бумаги для рисования и буквально через пять минут был представлен мистеру Фолкнеру, готовому позировать для портрета.

Мистер Фолкнер оказался умным и приятным человеком, молодым и красивым. Он был известный путешественник, повидал все чудеса Востока, а теперь собирался исследовать нехоженые области южноамериканского континента. Все это он приветливо и открыто поведал мне, пока я подготавливал принадлежности для рисования.

Едва я успел усадить его в нужном положении и при нужном свете и устроиться напротив, он сменил предмет беседы и спросил меня — мне подумалось, несколько смущенно, — не принято ли среди портретистов заглаживать недостатки лиц моделей и по возможности подчеркивать все хорошее, чем отличаются их черты.

— Безусловно, — ответил я. — Вы в нескольких словах описали самую суть загадочного искусства хорошего портретиста.

— Тогда позвольте попросить вас в моем случае отойти от обычной практики и изобразить меня со всеми недостатками, в точности как есть. Видите ли, — продолжил он, немного помолчав, — портрет, который вы готовитесь нарисовать, предназначен для моей матери. Из-за кочевого образа жизни я стал для нее причиной постоянных тревог, и в этот раз она расставалась со мной с большой грустью и неохотой. Сам не знаю почему, но утром я вдруг подумал, что нет лучше способа распорядиться этим временем, пока я жду на берегу, нежели заказать портрет и отправить ей на память. У нее есть только мои детские портреты, и она оценит подобный рисунок куда выше, чем любые другие мои подарки. Я обременяю вас объяснениями с единственной целью доказать, что мое желание быть изображенным безо всякой лести, как есть, и в самом деле искреннее.

В глубине души я проникся уважением и восхищением к нему за эти слова, а вслух пообещал строго последовать его указаниям и немедленно приступил к рисованию. Не успел я провести за работой и десяти минут, как разговор у нас иссяк, и между нами встало обычное препятствие моей успешной работе с моделью. Мистер Фолкнер — разумеется, совершенно неосознанно — напряг шею, сжал губы и сдвинул брови, — должно быть, он руководствовался убеждением, будто облегчит процесс рисования портрета, если постарается сделать лицо похожим на безжизненную маску. Все следы его природной живости стремительно таяли, и он начал превращаться в человека тяжелого и склонного к меланхолии.

Эта кардинальная перемена не играла особой роли, пока я лишь намечал общие контуры лица и набрасывал черты. Поэтому я прилежно трудился более часа, а потом вышел в очередной раз очинить карандаши и дать молодому человеку отдохнуть несколько минут. До сих пор ошибочная убежденность мистера Фолкнера в том, как положено позировать для портрета, не успела дурно сказаться на рисунке, однако я прекрасно понимал, что вот-вот начнутся трудности. Нечего было и мечтать сделать рисунок сколько-нибудь выразительным, пока я не придумаю ловкий способ заставить заказчика снова стать самим собой, когда он сядет в кресло. «Поговорю с ним о дальних странах, — решил я. — Вдруг тогда мне удастся заставить его забыть, что он позирует».

Пока я очинял карандаши, мистер Фолкнер прохаживался по комнате. Он увидел папку, которую я принес с собой и прислонил к стене, и спросил, нет ли там каких-нибудь набросков. Я ответил, что в ней лежат рисунки, которые я сделал во время недавней поездки в Париж.

— В Париж? — повторил он, явно заинтересовавшись. — Разрешите посмотреть?

Естественно, я согласился. Он сел, положил папку на колени и начал просматривать. Первые пять рисунков он перевернул довольно скоро, но, когда дошел до шестого, я увидел, как его лицо вспыхнуло, он достал рисунок из папки, поднес к окну и целых пять минут простоял молча, погруженный в созерцание. Затем он повернулся ко мне и с тревогой спросил, не соглашусь ли я расстаться с этим рисунком.

Это был самый скучный рисунок из всех парижских — всего лишь вид на одну из улочек, идущих вдоль задворков Пале-Рояль[2]. На рисунке было изображено четыре или пять домов, и он не представлял для меня особой пользы и при этом был настолько лишен ценности как произведение искусства, что я и не думал его продавать. Я тут же попросил мистера Фолкнера принять его в подарок. Он очень тепло поблагодарил меня, а затем, заметив мое удивление странным выбором, который он сделал из всех моих рисунков, со смехом предложил угадать, почему ему так сильно захотелось