Годы молодости - Мария Куприна-Иорданская

После хвалебной статьи Михайловского, послужившей камертоном для всей провинциальной печати, успех сборника Л. Андреева был обеспечен.

Отношение Александры Аркадьевны к Куприну, когда он стал моим женихом, изменилось. Она начала относиться к нему более критически, нежели раньше. Настроение ее было мне понятно. Прошел только год после смерти любимой дочери, и теперь, когда она сама была больна, ее пугала мысль о предстоящем одиночестве. Александра Аркадьевна боялась, что Куприну надоест Петербург, который, она знала, он не любил, он захочет опять странствовать по провинции и увезет меня с собой. Между ними начали возникать некоторые трения. Первое, что не понравилось моей матери, это то, что он начал называть меня Машей, а не Мусей, как звали меня с детства в семье, знакомые и подруги.

— Почему вы называете ее Машей? — недовольно заметила она Александру Ивановичу. — Что это за Маша? Везде бывают горничные Маши, а у нас Маша-кухарка.

— Маша — хорошее, простое сокращение от имени Мария, а разные там Муси, Куси, Фруси — это все кошачьи или собачьи клички, которые мне режут ухо.

Александра Аркадьевна обиженно замолчала, через некоторое время сказала, что хочет отдохнуть, и сухо с ним простилась.

Следующая стычка между ними произошла по поводу Чехова.

— Вот мы с Александрой Аркадьевной говорили о том, какая скучная беллетристика во всех толстых журналах, — обратился как-то Богданович к Александру Ивановичу. — Нет ничего выдающегося, останавливающего внимание. И, главное, везде все одни и те же имена.

— Если вы хотите, я могу попросить Антона Павловича его пьесу «Вишневый сад», которую он заканчивает, отдать в «Мир божий», — предложил Куприн. — Я не обращаюсь к нему с этой просьбой от имени «Журнала для всех», так как небольшой объем его не позволяет поместить пьесу сразу, делить же ее, конечно, нельзя. Также и гонорар Чехову для такого небольшого журнала, как миролюбовский, был бы слишком тяжел.

— Гонорар? — переспросила Александра Аркадьевна. — А какой же гонорар?

— Тысяча рублей за лист.

— Что? Тысяча рублей за лист? Да это же неслыханно, — воскликнула Александра Аркадьевна. — И это Чехову, значение которого почему-то стали так раздувать последние два-три года, что чуть ли не произвели его в классики. Да знаете ли вы, Александр Иванович, что «Вестник Европы» — самый богатый из журналов — всегда платил Глебу Ивановичу Успенскому, не чета вашему Чехову, сто пятьдесят рублей за лист. Глеб Иванович был очень скромный человек и, конечно, сам никогда не поднял бы разговора о размере гонорара. Поэтому Михайловский обратился к Стасюлевичу с просьбой ввиду тяжелого материального положения Успенского повысить ему гонорар. И Стасюлевич отказал. Вот как обстоит дело с гонорарами в толстых журналах, — язвительно добавила она. — Что вы на это скажете?

— Возмутительная эксплуатация писательского труда, — произнес Куприн.

Александра Аркадьевна изменилась в лице.

— Не будем спорить о значении Чехова. О всех больших писателях существует различное мнение, — произнес примирительно Ангел Иванович. — И, конечно, для нашего журнала было бы очень желательно иметь пьесу Чехова. Но нам это так же материально непосильно, как и Миролюбову. Весь вопрос, Александр Иванович, сводится только к этому.

Мнение Александры Аркадьевны о Чехове, как и многих людей ее поколения, сложилось под влиянием статей Михайловского{14}, в которых он писал о Чехове как о безыдейном, лишенном общественного значения писателе. Это мнение раз навсегда в ней укоренилось, и иной взгляд на Чехова казался ей диким. Преклонение перед его талантом и произведениями ее крайне раздражало.

В середине января 1902 года Александр Иванович получил из Москвы письмо от своей матери. Она писала, что счастлива, что он наконец женится и покончит со своей бродячей, скитальческой жизнью — у него будет своя семья, свое гнездо. В конверте было вложено и отдельное письмо ко мне.

После всяких пожеланий Любовь Алексеевна писала следующее: «Перед свадьбой я пришлю Саше и Вам мое родительское благословение — икону святого Александра Невского, по имени которого назван Саша. Когда я вышла замуж, у меня родились две девочки{15}. Но моему мужу и мне хотелось иметь сына. И вот тут нас стало преследовать несчастье. Один за другим рождались мальчики и вскоре умирали{16}. Только один дожил до двух лет и тоже умер. Когда я почувствовала, что вновь стану матерью, мне советовали обратиться к одному старцу, славившемуся своим благочестием и мудростью.

Старец помолился со мной и затем спросил, когда я разрешусь от бремени. Я ответила — в августе. „Тогда ты назовешь сына Александром. Приготовь хорошую дубовую досточку, и, когда родится младенец, пускай художник изобразит на ней — точно по мерке новорожденного — образ святого Александра Невского. Потом ты освятишь образ и повесишь над изголовьем ребенка. И святой Александр Невский сохранит его тебе“.

Этот образ будет моим родительским вам благословением. И когда господь даст, что и вы будете ждать младенца и ребенок родится мужского пола, то вы должны поступить так же, как поступила я».

Я должна была ответить Любови Алексеевне на ее письмо и попросила Александра Ивановича дать мне адрес. Александр Иванович сначала предложил отдать письмо ему, чтобы он переслал его вместе со своим ответом. Но я хотела свое письмо адресовать непосредственно Любови Алексеевне. И тут я заметила, что Александр Иванович мнется и чего-то недоговаривает.

— Видите ли, — сказал он наконец, — стесняюсь сказать вам и боюсь, что вы меня осудите. Моя мать живет во Вдовьем доме, и вы можете подумать, что я не позаботился о том, чтобы иначе устроить ее. Я говорил вам, как трудно мне было жить, когда я ушел из полка, какой скудный заработок давали мне случайные профессии. И как мал был заработок репортера. Когда меня начали печатать в «Русском богатстве»{17}, то рассказы мои появлялись в журнале через большие промежутки времени. Получив гонорар, половину я… посылал матери, а половина уходила на покрытие множества накопившихся за это время долгов. Устроиться жить вместе с матерью при моих переездах из города в город было невозможно. У нее очень энергичный и властный характер. Поэтому она чувствует себя, должно быть, вследствие долголетней привычки, лучше всего во Вдовьем доме, где она ни от кого не зависит. Не подумайте, что это какая-нибудь богадельня или приют для нищих старух. Таких домов только два: московский Вдовий дом на Кудринской площади, прекрасное старинное здание, и петербургский — при Смольном институте благородных девиц. Здесь живут дворянские вдовы на полном казенном обеспечении. Моя мать попала сюда только потому, что она урожденная княжна Кулунчакова{18}, происходит из древнего рода татарских князей — ханов Касимовского царства. У каждой такой «вдовушки» отдельный уголок с кроватью, тумбочкой, креслом и шкафом. Таким образом, в огромной комнате-зале помещается не больше пяти-шести старух. Середина зала пустая. Здесь стоит большой общий стол, за которым обычно играют в преферанс или занимаются рукоделием. Кругом чистота, порядок, тишина. Обеспеченные вдовы имеют во Вдовьем доме пожизненно за определенный взнос в несколько тысяч рублей отдельную комнату. Внутренний уклад в этом доме напоминает порядки монастырских гостиниц. Служебный персонал внимателен и исполнителен.