Без Царя… - Василий Сергеевич Панфилов

скромный. Общественник и даже чуточку (самую малость!) политик, но опять-таки никаких значимых достижений, не считая бумажного шелеста на последних страницах газет. Ну и тренер…

Зато родовит и достаточно богат, владеет именьицем под Рязанью, парочкой доходных домов в Москве и капитальцем в Русско-Волжском банке. По сути, обычный рантье с неплохими связями в силу рождения. Только за каким-то чёртом всё пыжится, пытаясь как-то проявить себя, не имея притом ни ума, ни достаточной упёртости, ни таланта к чему бы то ни было. Так… функционер с необоснованным и амбициями.

— … на сближение с Никифоровым, и по корпусу, по корпусу! — азартно рассказывает тренер своё виденье боя, сопровождая свои слова дёргаными движениями рук.

«— Стричься пора», — провожу рукой по неровному ёжику волос, ещё чуть влажному после душа. Машинально киваю размахивающему руками Денисову и одеваюсь, прикидывая на своём маршруте приличную парикмахерскую.

— До вечера, — киваю ему и выхожу из душной раздевалки, не обращая внимания на попытки говорить что-то вслед. Обидится он или нет… не то чтобы вовсе неважно, но говорить наш тренер может долго, вкусно и интересно, пока не охрипнет. Залипнуть с ним можно на час, а то и больше, а меня на счету каждая минута!

— Тпр-ру-у, радимая! — лихо командует пахнущий потом, водкой и луком извозчик, натягивая вожжи, и его каурая кобылка, всхрапнув, остановилась, вздёрнув голову и переступая подкованными ногами по булыжчатой мостовой, и приподняв хвост, добавила местному дворнику работы. Я, соскочив с пролетки, роюсь в горсти медной мелочи, которой набралось неожиданно много.

Бывает так, что не было, не было… а потом бац! Полный карман засаленных копеечек. Гадаешь потом, откуда всё это…

— Доплатить бы, барин! — привычно ноет извозчик, пытаясь перекривить мордатую, угреватую физиономию в жалостливой гримасе, долженствующей, очевидно, обозначать сиротство щекастого крепыша, — Овёс-то нынче тово, не укупишь! Сам не доешь, а кобылку-то кормить надо! Ей, родимой, и не втолкуешь, что война ночне, и что зубы на полку всем покласть надоть.

Сбившись, выдыхаю сквозь зубы и ссыпаю мелочь в подставленную ладонь без счёта, переплатив как бы не вдвое. Да больше!

— Благодарствуем, Вась Сиясь… — осклабился сиротинушка и тут же тронул вожжами лошадку, пока дурной барин, то бишь я, не передумал.

— Чёрт бы всё… — выдавливаю сквозь зубы, мысленно поминая разом неторопливого парикмахера, встретившуюся аварию и наглого полковника с белесыми рыбьими глазами убийцы и наркомана, уведшего у меня остановленного было лихача. Спорить… пусть меня трусом считают, но лучше будет ныть уязвлённое самолюбие, нежели пулевое ранение.

Господа офицеры и в мирное время не особо стесняли себя в поведении с гражданскими, и могли, к примеру, пристрелить в споре оппонента «за неуважение». Суды, что характерно, оправдывали их… и оправдывают. А если надо, вмешивается Его Императорское Величество, и убийца в погонах получает наказание в лучшем случае символическое.

А сейчас, после трёх лет никому не нужной войны, с сотнями тысяч убитых, окопами, вшами и озверением, убивают легко. Слишком легко…

Не ценится ни своя жизнь, ни тем более чужие. Да и вопросы морали чем дальше, тем больше становятся пережитком прошлого, как динозавры.

С ужасом жду времени, когда бесчисленная масса людей, привыкших убивать и умирать, вернётся домой со всеми приобретёнными фронтовыми привычками, фобиями и кошмарами. В начинающуюся Гражданскую, в рассыпающуюся страну, униженные, озлобленные и ничего не понимающие…

Вытаскивая на ходу часы, отщёлкиваю крышку и досадливо морщусь… опаздываю!

Почти бегу, но не забываю глядеть по сторонам, и завидев смутно знакомую женскую физиономию, сдёргиваю шляпу, не сбавляя шага.

— Сударыня! Моё почтение!

Сударыня явно была настроена пообщаться, но я страдальческой физиономией (не хуже, чем у давешнего извозчика!) показал как мог, что рад бы, и счёл бы за счастье… но так спешу, так спешу! В это раз даже не вру. Думаю, даже страдальческая физиономия вышла удачной, с таким-то похоронным настроением…

— Добрый день, Иван Ильич, — входя в сумрачную прохладу читальни, вполголоса здороваюсь с библиотекарем, пытаясь выбросить из головы грядущие проблемы огромной страны и сосредоточиться на проблемах собственных, на здесь и сейчас.

— День добрый, Алексей Юрьевич, — благосклонно кивает мне он, подняв глаза от книги.

— Простите, — винюсь я за невозможность поговорить по нашему обыкновению, — времени совсем нет, и так опоздал…

— Бывает, — лёгкая усмешка в седых усах, слегка желтоватых от табака и времени. Да и я сам уже вижу… вон, за дальним столиком!

— Прошу прощения, Мария, — винюсь перед девушкой, усаживаясь напротив без лишних расшаркиваний. Оправдываться, рассказывая все сегодняшние перипетии, не стал. Глупо!

Благо, она эмансипе в самом правильном, здоровом смысле этого слова. Не подростковый бунт и трагический надрыв никем не понятого человека, не истерика суфражисток и не (упаси Боже!) готовность идти в тюрьму за своё право курить на улице, ходить в штанах и материться в голос.

Умение жить так, как тебе хочется, игнорируя общепринятые штакетины в заборчике Морали, и не проживая притом каждый день, как на баррикадах. Как по мне, это дорого стоит. Я, к примеру, и вовсе не умею.

С Марией у нас общие дела, вполне взаимовыгодные и даже (о чудо!) без капли романтики. Я — не вполне состоявший лингвист, специализирующийся на романо-германских языках, она — вполне состоявшийся филолог-славист. Вдвоём мы перекрываем куда как больше букинистических направлений, и сотрудничество выходит вполне взаимовыгодным.

— Я разобрала некоторые тексты, — деловито сказала Мацелюх, раскладывая на столе свои заметки, — Смотрите…

Она ткнула кончиком карандаша в нужные места в тетради.

— … видите? Достаточно характерные особенности, позволяющие привязать текст к семнадцатому веку.

— Хм…

Потихонечку разбираем разнообразные филолого-лингвистические загадки, с экскурсами в историю и теорию искусства. Эх, если бы не Революция…

На минутку накатывает тоска. Очень хочется, чтобы «здесь» и «сейчас» длилось как можно дольше, а все эти накопившиеся противоречия между Народом и Властью решались путём Эволюции, а не Революции.

Увы! Точка невозврата давно пройдена. А всё же…

… как было бы здорово! Без Гражданской и последующей Разрухи, чудовищного голода и эпидемий, террора и постоянного, на протяжении поколений, ожидания счастливой жизни не здесь и сейчас, а в будущем! Которое так и не наступило…

— Хм? — подняла голову Мария, по-видимому, почувствовав моё настроение.

— Не обращайте внимания, — спешу её успокоить, — вы же знаете, я склонен к меланхолии.

Кивок… и вот что мне в ней нравится, в душу не лезет. Собеседница она чуткая и тонкая, но не навязчивая.

Приходит на мгновение желание рассказать всё-всё… или по крайней мере, поделиться своими мыслями о надвигающемся Апокалипсисе. Приходит… и проходит, оставив только чувство сожаления, что некому выговориться.

Не поймут просто.