Принцип Портоса, или Последний свидетель - Александр Иванович Папченко

человек, выпустил лопату из рук. Та упала ему на ноги. И тут же желтый уж шлепнулся на обнаженные ступни моряка…

Есть такой прыгун Бубка. Он с палкой сигает. О нем еще в газетах пишут… Так вот, о нашем дяде Вите газеты не пишут, но он так прыгнул! Он просвистел в воздухе, как снаряд, и врезался в ворота. Если бы зеваки стояли не у нас под забором, а у дяди Витиных ворот, было бы несколько оглушенных инвалидов. А так, никого не задев, ворота пролетели немножко и брякнулись на дорогу. Только пыль фыркнула!

Тут уж и папа наконец-то выкарабкался из-под штакетника, выхватил у Витьки энциклопедию и, заламывая страницы, открыл на «Змеях». Он несся рядом с удирающей желтой рептилией, кричал, что если не определит вид и класс, то сделает из гадюки чучело, и колотил энциклопедией несчастную по затылку. Бедный уж мчался, совершенно одуревший от постоянных ушибов, не разбирая дороги, пока наконец не спрятался в фундаменте сарая… Там, в сырости и тишине, долго, наверно, сидел он, ощупывая хвостом шишки, вздувшиеся на башке от соприкосновения с энциклопедией на букву «зэ».

А потом я упал с дерева: ветка все-таки обломилась. Но я не испугался как-то… Не знаю… Как представил, что сейчас шлепнусь на гадюку, так у меня сразу все страхи пропали. Я упал в клумбу. Клумбы больше нет, потому что я упал точно посередине. Коленки взлетели к ушам. Земляной фонтан окатил меня до макушки. Какое у меня было ощущение? Никакого не было. Сами подумайте: сижу голый, как Миклухо-Маклай, черный от земли, весь в раздавленных георгинах, пахну глиной и цветами, и в голове кто-то лупит ложкой по кастрюле – дзинь… дзинь…

Тут все сбежались, кроме Витьки. Наверно, он понял, что я буду немедленно ему бить лицо за все приключения сразу. Вот только звенеть в голове перестанет и оранжевые круги в глазах расплетутся. Но я не успел отлупить Витьку. Едва все сбежались, как дядя Витя тут же попал в мышеловку. Щелкнуло – и боцман осел на землю, держась за щиколотку. Я сразу понял, почему Витька не приближается. Еще бы! Мы здесь, в клумбе, всюду мышеловок понаставили. Специально, между прочим, место такое выбрали, где люди не ходят… Представляете, если бы я, выходя из фазы свободного полета, с огромной силой уселся бы на нее? А? Вот это было бы ощущение!

– Когда у акулы, – дядя Витя опустился на корточки и принялся снимать мышеловку с ноги, – заведутся глисты и ее спытають о родственниках, якы не погнушаются поставить ей клизму… («Вот оно, ругательство! – догадался я. – Нужно срочно что-то делать! Запоминать как-то! Ну или, я не знаю… записывать!» У меня даже в голове прояснилось и звенеть перестало.) …так эта мордастая рыба, – продолжил дядя Витя с чувством, – вспомнит о своей внучатой племяннице двоюродной сестры шурина, который… (здесь я пропускаю красивое выражение, конкретно обозначающее тех людей, которые ставят мышеловки боцманам) …а также который при дворе Ее Величества Елизаветы Викторовны, королевы Соединенного Королевства, однажды… (здесь я снова пропускаю описание очень неприятного происшествия, которое случилось с шурином, когда тот ставил клизму лошади одного исторического лица с очень длинной фамилией, которую я, к сожалению, забыл).

Вот такое ругательство… Стало тихо. Лишь жужжали пчелы, которые летели ко мне со всех сторон, думая, что я медосборный, а это пахли налипшие на меня цветы.

– И вы так все время живете? – встряла вдруг Сашка, прижимая к животу пузатую сахарницу с деньгами. – С утра до ночи? Без дозиметра, в земле… Да?

– Да, – поморщился папа, ощупывая мою неразбившуюся голову. – Без дозиметра. И без ума. С утра до ночи. Наш ум в Кисловодске загорает вторую неделю. Минералку хлещет.

– Не впутывайте родственников, – покряхтывая, тяжело разогнулся дядя Витя и принялся зачем-то разглядывать мышеловку на просвет. – У меня странное впечатление, будто я на съемочной площадке очень умного фильма. – Тут дядя Витя выразительно покрутил пальцем у виска и выкинул мышеловку на улицу.

Тотчас над забором возникла раздраженная физиономия прохожего в модной фуражке.

– Может, вам штраф? Вы куда кидаете? – спросила физиономия, обводя нас, грязных, тоскливым взглядом, покрутила пальцем у виска и исчезла.

– Что я говорил? Вот и режиссер! – воскликнул дядя Витя, приглаживая на голове волосы. – Негры, змеи, режиссеры… Кино!

В воздухе витала неопределенная напряженность, когда хочется говорить бред, но никто не знает, с чего начать.

– А вас того… действительно уже снимали в кино? – подтверждая мое наблюдение по поводу бреда, спросила Сашка у дяди Вити. – Или только собираются?

Папа закрыл ладонями уши и принялся ходить вокруг меня. Вернее, вокруг того, что осталось от клумбы. Он ходил, как я не знаю что, но как что-то очень злое. Даже хуже.

– Пре-кра-ти-те! – взмахнув руками, словно собираясь лететь, вскричал отец.

И тут к нам пришла Мария Перевалова. Пришла и тихим стеснительным голосом сказала:

– У меня червяк в выварке. Д-длинный. Как шланг. Представляете? Никто таких еще не видел.

Мы не врубились. Тогда Мария объяснила:

– Я стирать собралась, поскольку… ну, немыслимое количество грязного белья накопилось. Понимаете, о чем я говорю? В выварке, в кастрюле такой… Большой такой, эмалированной. Ну я ее, естественно, открыла, а там полосатый червяк греется. Как хвост… Или шланг. Но с этими… с клыками…

По мере того как рассказ Марии Переваловой приближался к концу, лицо папы приобретало зеленоватый оттенок. И в тот момент, когда студентка сказала, что у червяка клыки, папа сразу стал пунцовым, метнулся к калитке – только сорванная щеколда, рассерженно фырча, ввинтилась в воздух.

– Вы энциклопедию забыли… – запоздало вспомнил дядя Витя, – на букву «зэ».

– Зачем ему? – Мария шмыгнула носом.

– Да он такой человек! – объяснила ей Сашка про папу. – Он для науки. Вы бы видели, как он змею лупил! Да! Правда! Он и вашу сейчас отлупит, не переживайте! Точно! Вот увидите!

Действительно, в следующую секунду за забором Марии Переваловой раздался металлический грохот. А еще секунду спустя в калитке появился запыхавшийся отец.

– Всё! – сказал он и гордо сложил руки на груди.

– Отлупили? – не поверила Мария.

– Всё выбросил к черту! – уточнил гордый папа.

– Что «всё»? – поперхнулась студентка. – Что выбросил?

– А всё! – радостно объяснил папа. – Червяка выбросил! Белье! Выварку! И вас сейчас вышвырну к чертовой матери! – переходя на крик, взвился папа. – Чтоб вы не шлялись тут, как тень! У нас тоже шланги с клыками! Если вам от этого легче! И негры! Да! И у нас тоже нервы, если вам от этого легче!

Только я не понял, почему это от наших негров и червяков Переваловой должно быть легче, но спросить постеснялся.

– Ясно? – продолжал папа. – А ваша эмалированная, как вы выразились, выварка валяется около вашего клозета. И где-то там ползает любимый ваш червяк! Всё!

Мария стала белая, как киноэкран, когда включают свет в середине фильма. Только ресницы хлопали, и с них сыпалась тушь.

И в этой наступившей ужасной тишине вдруг раздался удивленный голос Сашки:

– Все говорили, что здесь деньги, а здесь пусто. Даже ни рублика.

Мы уставились на Сашку, а та перевернула пузатую сахарницу, открыла крышку и стала трясти. А оттуда действительно не вылетело ни рублика, только замызганная бумажонка. Представляете? Я сразу все понял. Еще никто ничего, а я уже все. Иногда до меня быстро доходит. «Ну, – думаю, – это уже подлость со стороны Витьки – грабить, когда у всех нервы кончились. К черту такие игры», – думаю. И как тресну библиотекаря в левый глаз, без подготовки. Ух, долго я мечтал об этом событии! Со вчерашней ночи. Даже раньше. «Ну, – думаю, – это тебе за Анжелику, маркизу ангелов, а это за негра, ее слугу, а это за истерзанное сердце дядя Вити и его сардинку, а это…» Но тут Витька