Книжные Черви 2 - Фаусто Грин

задумчиво проговорил Николай, опрокидывая уже не первую стопку.

– Я полагаю, их нет в живых, – спокойно ответил Базаров.

– И никого не помнишь? – подключился Вова.

– Это сложно объяснить, но скорее да. Честно говоря, я чувствую, будто сознание моё находится в XIX веке. Я не знаю, как мне восстановить всё то, что я пропустил.

– Экий ты, – покачал головой Николай. – Не, ну, пацан, интернет там…

– Коль, а может, он пока у тебя поживёт? Зинка-то ушла. А парнишка тебе по хозяйству поможет… – вдруг предложил Вова.

– Ну, можно. Раз уж заново родился. Женя, ты в армии служил?

– Нет. Отец был полковым лекарем. А я отучился на врача.

– Ты давай ешь!

– Эта еда мне, право слово, непривычна…

– Жуй ты.

Евгений ел. Он понимал: что-то начинается.

*

Николай Степанович был врач со стажем. Отработал в городской больнице без малого двадцать пять лет, а сейчас трудился в морге. Жена его устала от его запоев и ушла. Таким образом, Николай Степанович остался совсем один. Будучи человеком старой советской закалки, он не мог просто так взять и бросить нуждавшегося в помощи. К тому же, у Жени был измождённый вид. Длинные волосы, бакенбарды… он был похож на какого-то питерского интеллигента, да и вёл себя так же, что даже забавляло старика.

– Жень, а фамилию свою ты не помнишь? – заинтересовался Николай.

– Базаров, – ответил Евгений, жадно уплетая пельмени.

Тут его спасители рассмеялись.

– Я не понимаю вас, – вскинул удивлённые глаза юноша.

– Ну чо, Базаров, это ж как в книжке, ну, как её, в школе проходят. «Отцы и дети!» Во! – потрясая солёным огурцом, сказал Вова.

– Я напоминаю вам героя книги?

– Ну да. Именем и фамилией.

– Понятно. Как-нибудь на досуге почитаю.

– Потом, а то, если у тебя проблемы с головой, то пока не нужно перенапрягаться, – вклинился в разговор Николай Степанович.

– И то верно.

– Лет-то тебе сколько, помнишь? – продолжал допрос Вова.

Базаров знал, что умер он в 27 лет, но сейчас чувствовал себя немного моложе. И тело тоже казалось юношеским. Сказал наугад:

– Двадцать.

– Ты же не обколотый ничем? Как ты в морг попал? – не унимался Вова.

– Знаете, некоторых людей живьём хоронили, слышали про такое? – ответил вопросом на вопрос Базаров.

– И, правда, клиническая смерть… – кивнул медбрат.

– А мы в каком городе? – вдруг заинтересовался Базаров.

– В Ленинграде. В Петербурге, то бишь. Тьфу, – сказал Николай и с какой-то непонятной Базарову досадой махнул рукой.

Дальше Евгений ел молча. Вокруг было так много вещей, о которых он не знал ничего. Ему безумно хотелось вновь оказаться на улицах города, побродить, узнать, чем жил этот мир. Но нужно было вести себя осторожно. А то так и за безумца можно сойти.

*

За первые несколько дней Базаров привёл квартиру Николая Степановича в абсолютный порядок и стерильность. В перерывах между уборкой он жадно читал материалы по истории, которые нашёл в интернете. И, конечно, очень много читал про медицину, которая немало изменилась за это столетие, про то, как работали врачи на войне. Евгений был в ужасе от того, насколько люди преуспели в уничтожении друг друга. Женя спал по четыре часа в сутки, остальное время поглощал информацию, и ему всё было мало.

Николай Степанович наблюдал за юношей и диву давался. Но не отвлекал его. Видно было по мальцу, что он что-то пережил и не стоит его трогать лишний раз.

Однако восстанавливать документы всё же отправились. Паспортистка тоже смеялась, когда записывала имя и фамилию Евгения, говоря, что его родители явно любители литературы и юмористы.

В тот же вечер Женя спросил у Николая Степановича, есть ли у него дома эта книга, с героем которой его все сравнивают. Мужчина указал на старый советский книжный шкаф и сказал искать там. Сам же отправился на смену.

Евгений нашёл книгу в сером переплёте, от которой пахло старой бумагой, пылью и плесенью. Рассмотрел название и перевернул первую страницу. В этот момент рука его на мгновение отдёрнулась. Он порезался бумагой. Тот же самый палец, на котором красовался маленький рубец, который стоил ему жизни.

Обработав рану, Евгений принялся за чтение.

*

– Нужен я России? Нет, всё-таки не нужен, – прошептал он и закрыл книгу.

Что-то умирало в нём. Болезненное, рвало на куски. Хотелось выть от этой боли, крушить всё на своём пути. Он не мог объяснить, как так получилось, что вся его жизнь была детально описана в книге. Каждый его разговор, каждое переживание. Он помнил всё это! Помнил! Не было научного объяснения. Наука предала его.

В этот момент от осознания собственной никчёмности и бессилия ему захотелось что-то сделать с собой. Он зашёл в ванную, долго смотрел на своё лицо. Оно раздражало его, выписанное каким-то творцом, он хотел соскоблить его.

Бритвенный станок лежал на раковине. Базаров схватил его, начал сбривать бакенбарды, царапая кожу; он в отчаянии смотрел на своё лицо и не понимал: неужели и эти его шаги были предначертаны и записаны в книгу жизни? Безумие охватило его, он стал сбривать свои длинные волосы…

*

Когда Николай Степанович зашёл в кухню, он сначала опешил: там стоял бритый налысо юноша, благородные черты лица словно стерлись в один миг, и сейчас сын дворянки Евгений Базаров был похож на Жеку, самого настоящего простого пацана с района, коих так много в питерских и не только питерских подворотнях. Он стоял в серой майке и трениках и варил пельмени, абсолютно убитый горем.

– Ты чо, Жень? – подходя к парню, тихо спросил Николай Степанович.

– Вы верите в Бога, Николай Степанович? – проговорил Базаров с досадой в голосе.

– Ты чо? Жень, что случилось? Ты что-то вспомнил? Эк тебя! – покачал головой мужчина.

– Вроде того. Вы, верно, посчитаете меня сумасшедшим, если я скажу вам правду.

– У тя пельмени выкипают, – вместо ответа заметил Николай Степанович.

Кажется, эта фраза разрядила весь трагизм ситуации, и Базаров срочно стал искать способы спасти пельмени. Степаныч подошёл и просто выключил конфорку. 

– Ну, давай, валяй. Чо у тя случилось?

– Я взял почитать книгу, «Отцов и детей»… Я прочитал её.

– И?

– Вы же тоже наукам учились, как такое может случиться? Как? В этой книге словно описана вся моя жизнь до того момента, как я навсегда закрыл глаза. А когда я открыл их, я