Маркс и Энгельс - Галина Серебрякова

Несколько недель безделья проносятся мигом. Отдохнув, опять веселый и сильный физически, Карл покидает гостеприимный Нимвеген.

Пусть каркают вороны, пусть квакают боннские осатаневшие лягушки в чиновничьих мундирах, в купеческих фартуках — студенты гуляют, поют, неприличествуют, справляя поминки по авторитету церкви и семьи.

Поздней ночью, чаще уже на рассвете, из подвального кабачка, шатаясь, припадая на каменные ступени, выходят, горланя песни, юноши. Взявшись под руки, идут, загораживая улицу. У темных столбов потухших фонарей останавливаются и, образуя круг, водят хороводы, неистово горланя «Гаудеамус». На первокурсников нет управы. Они, как вино, должны перебродить. Так водится издавна. Их удаль не находит применения. По пустякам возникают споры и дуэли.

Карл Маркс не отступает от правил. Он поит товарищей вином, спорит до рассвета, бьет по ночам фонари в знак протеста против засилья филистеров, богатырски дерется на шпагах по малейшему поводу и успешно ухаживает за молоденькими дочками ремесленников.

Карл Грюн не нахвалится товарищем. Уже на втором семестре Маркс — один из пяти членов президиума трирского землячества.

Когда за ночной дебош Марксу присужден непогрешимым Саламандрой карцер, Грюн во главе процессии студентов провожает отважного дуэлянта отбывать заслуженное с честью наказание.

В Бонне, как и в Трире, весною воздух пропитан ароматом рощ и цветников.

В 1836 году студенты не изменили обычаю, салютуя весне переполненными кубками пунша. Участились дуэли, драки и поцелуи.

Карл был по-прежнему горяч в спорах, ловок в фехтовании, неутомим в шалостях и выпивках. Кант и рапира, грог и философия права отлично уживались вместе.

Юстиции советник регулярно отправлял в Бонн осуждающие письма и необходимые талеры. Но денег Карлу постоянно не хватает.

«Первый курс имеет свои традиции, молодость требует безумств. Чём скорее мальчик отдаст ей дань, тем спокойнее будет его зрелость», — думает Генрих Маркс, посылая сыну осторожные эпистолярные поучения.

Во втором, как и в первом полугодии, Карл занимался главным образом классической литературой и юриспруденцией. Он без пропусков посещал лекции Шлегеля и д’Альтона. Мифологией, преподаваемой Велькером, Карл пресытился на первом семестре настолько, что не стал продолжать ее изучение после пасхальных каникул. Предмет был ему слишком знаком.

Гораздо больше нравился Карлу профессор Фердинанд Вальтер, которого особенно рекомендовал ему отец.

Карл, тяготившийся беспочвенными путаными идеями и страстями других профессоров, уважал в Вальтере его своеобразный, слегка циничный реализм.

Он был стойкий и упорный католик и считался лучшим оратором среди профессоров Бонна, обладая завидной зоркостью и чутьем по отношению к слушателям. Во время его лекций аудитория бывала переполненной. Студенты, слушающие плавную, чуть игривую речь, подпадали под абсолютное влияние статного, красивого импровизатора. Самый сухой предмет звучал в его устах, как увлекательная поэма. Говоря о Риме, он достигал такой изобразительной силы, что переносил слушателей на скамьи сената, заставляя их принимать или отклонять законопроекты Катона и спорить с императорами. Мысль Вальтера не была глубокой, зато фраза его была отточена и облечена в эффектнейшую форму.

Противоположностью Вальтеру был Эдуард Бёкинг, читавший в Боннском университете курс римского права. Карл учился у него без увлечения. Он ценил лишь его огромную эрудицию.

Карл долго не мог распознать особняком державшегося преподавателя права Пугге, крайне мнительного, всегда чем-то обиженного человека с неподвижным пепельным лицом.

Дни летели с предельной быстротой. Карл готов был жаловаться на то, что в сутках всего 24 часа, а в часе — только 60 жалких в свой поспешной суетливости минут.

«Веночек», поэтический кружок, к которому принадлежали, кроме Маркса, озорной путаник Карл Грюн и сентиментальный плодовитый стихоплет Эммануил Гейбель, с начала года состязался с поэтами Геттингена. Однако первенство все еще не было присуждено. В ответ на поэтические громыхания и нежные трели боннцев Мориц Каррьер и Теодор Крайцнах присылали сонеты и длиннейшие стихи — возвышенный пафос — в корзинке из-под сосисок.

Весной любовники, дуэлянты, пьяницы и спорщики выползают из погребов и подворотен на лужайки и лесные опушки. Тянет странствовать и бродяжничать,

До Годесберга недалеко — несколько часов ходьбы по прямой тенистой дороге. В Годесберге под чинным дубом превосходнейший трактир «Белый конь», в котором на протяжении столетий пьют и боннские студенты.

В трактире «Белый конь», дымя пахитосками и осушая кубки, они щедро растрачивают время на споры о боге, о смысле жизни.

— Признавая предвиденье божье, мы тем самым ограничиваем человеческую свободу, — говорит Шмальгаузен.

Именно так. Человек не в состоянии ни уничтожить свои природой данные способности, ни изменить их, он может только облагородить себя. Мы не в силах переступить положенную свыше грань, не можем усовершенствовать и расширить отпущенное нам.

— Бюффон считал, что все абсолютно неизмеримое оказывается также абсолютно непонятным.

— Друзья! — возглашает Карл Грюн. — Вечер спускается на землю, звезды, как маяки в тихом море, зовут наши заблудшие в пучинах знания души. Продолжим споры, достойные Сократа и Платона, лишь после того, как осушим кубки. До дна!

Молодой Маркс — как свидетельствует участник тогдашних попоек на постоялом дворе «Белый конь» — смотрел на происходившее перед ним зрелище с мрачным видом романтического гения. Его лицо с высоким лбом, с властным, пронизывающим взглядом под темными бровями, с резко очерченным, несколько жестким ртом говорило об уже сильно выраженном, серьезном, твердом и смелом характере.

Дом в Трире, где родился Карл Маркс.

Гимназия в Трире, где учился К. Маркс.

Свидетельство об окончании Карлом Марксом Берлинского университета, выданное 30 марта 1841 г.

С сумерками ватага студентов покидала Годесберг и направлялась в город.

По пути заходили передохнуть в «подземелье» Дубница, прозванного Хромым палачом.

Кабачок был всего-навсего низким погребком, где с трудом помещались два стола, окруженных пнями вместо табуретов, да несколько винных бочек. На полу не просыхали винные лужи.

Студенты называли погребок камерой пыток, пни — плахами, садовый нож, висевший на стене, — секирой. Хромой скаред Дубниц был глух и стар. Ходили слухи, что в молодости он будто был пиратом, поджег дом врага.