Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию - Александр Дюма

Как-то на таком вахтпараде один полк показал плохую выучку, Павел приказал повторить маневр; а когда злополучный маневр был выполнен с тем же успехом, что и первый раз:

― Рысью! ― крикнул Павел. ― И в Сибирь!

И полк, что умел лишь слепо повиноваться, с полковником во главе покинул плац этого дворца и направился в Сибирь, куда и попал бы, если бы не был остановлен в пути, если бы курьер не догнал его в 24 верстах от Санкт-Петербурга и не доставил контрприказ.

Но роскошные реформы Павла не ограничивались солдатами, которых он одевал и раздевал как марионеток; часто они распространялись и на горожан.

Французская революция была для Павла черным быком; а ведь французская революция ввела моду на круглые шляпы, и ему этот вид головного убора внушал ужас; поэтому в одно прекрасное утро появилось его распоряжение. Запрещалось показываться на улицах Санкт-Петербурга в круглых шляпах. Захваченные врасплох буржуа имперской столицы либо не имели под рукой треуголок, либо, из-за предпочтения круглых шляп, не поменяли головной убор так быстро, как того хотел император; тогда император, который любил проворное исполнение его распоряжений, в начале каждой улицы разместил посты казаков и полицейских с приказом срывать шляпы со строптивцев.

Сам он во время этой операции, к счастью, нацеленной против шляп, а не против голов, объезжал улицы Санкт-Петербурга в санях, чтобы видеть, как выполняются его приказы.

После одного такого объезда он возвращался во дворец, когда заметил англичанина, который или находил, что шляпа очень ему к лицу, или решил, что указ о шляпах ― покушение на свободу личности, и, отстаивая привилегии своей нации, не захотел расстаться с собственной и носил, по меньшей мере, так казалось, круглую шляпу.

Император останавливается и велит офицеру немедленно снять головной убор с нахального островитянина, позволяющего себе бравировать шляпой аж на Адмиралтейской площади. Офицер срывается в галоп, стрелой летит в сторону виновного и находит его в подобающем виде ― с треуголкой на голове. Разочарованный всадник поворачивает назад и возвращается доложить об этом императору. Император берется за лорнет, наводит его на англичанина. На том круглая шляпа. Офицер отправляется под арест и приказ ― сорвать с головы бунтовщика круглую шляпу ― получает адъютант. Адъютант демонстрирует такое рвение, как если бы речь шла о взятии редута, но через пять минут возвращается и утверждает, что на англичанине надета треуголка. Адъютант тоже отправляется под арест, как и офицер до него. И вот генерал берется выполнить поручение, которое только что оказалось фатальным для двух его предшественников; император делает знак, что согласен. Генерал бросает коня в галоп, ни на миг не отрывая глаз от того, к кому он послан. Но то ли взор, устремленный в одну точку, то ли сам он становится жертвой миража, но ему кажется, что, по мере того, как он приближается, злополучный головной убор меняет свою круглую форму на треугольную. В самом деле, когда генерал оказывается рядом с англичанином, на голове того красуется треуголка. Но на этот раз генерал желает выяснить все до конца; он хватает англичанина и препровождает его к саням императора. И тогда все разъясняется.

Англичанин, чтобы примирить свою национальную гордость с требуемой от него данью уважения к суверену земель, по которым он путешествует, заказал себе французскую шляпу, которая под воздействием внутренней пружины стремительно меняет запрещенную и принимает легальную форму. Император нашел идею оригинальной, простил офицера и адъютанта и, к большому удовлетворению англичанина, разрешил тому снова надеть головной убор.

За распоряжением о шляпах последовало распоряжение об экипажах.

Однажды утром император издал указ, запрещающий запрягать лошадей по-русски, то есть так, когда форейтор садится на лошадь справа, а слева от него ― еще одна. Две недели были даны владельцам колясок, ландо и дрожек, чтобы обзавестись немецкой упряжью. Через две недели полиция получила приказ рубить постромки экипажей, не соответствующих нововведению. Впрочем, реформа не задержалась на уровне лошадей и экипажей, она поднялась до кучера. Извозчики получили приказ одеваться на немецкий манер, стричь бороду и, к их великому стыду, пришивать к вороту своей одежды хвост, что всегда оставался на месте, хотя голова поворачивалась вправо и влево.

Один офицер, который не успел приспособиться к новому предписанию, предпочел пешком отправиться на вахтпарад, чем прогневать императора видом запрещенного экипажа. Закутавшись в шинель, он шел за солдатом, несшим его шпагу. Павел повстречал офицера и солдата, сделал офицера солдатом, а солдата офицером.

При Екатерине порядок, восходящий к самым древним временам, повелевал, чтобы всякий, кто встречает на пути императора или царевича, спешивался бы, если ехал верхом, выходил бы из экипажа, если ехал в экипаже, и, какой бы ни была погода ―  раскалена ли зноем или покрыта льдом мостовая, идет дождь или снег, мужчина падал бы на колени, женщина делала бы реверанс. Екатерина это правило отменила. Павел его восстановил. Следствием этой новой меры стали два довольно серьезных события.

Один высший офицер, кучер которого не узнал экипаж императора, посреди улицы был арестован, обезоружен и на две недели отправлен под арест. По истечении этого срока, когда ему хотели вернуть шпагу, генерал отказался ее принять, заявляя, что его шпага ― почетное оружие, врученное ему великой Екатериной, и никто не имел права его отнимать. Император осмотрел шпагу, убедился, что и в самом деле она была золотой и усыпанной диамантами. Тогда он пригласил генерала, лично вручил ему шпагу, заверивши, что не держал на него никакого зла, но, тем не менее, приказал ему в 24 часа отбыть в армию. Все закончилось благополучно, но так получалось не всегда.

Один из самых отважных армейских бригадиров ― мёсьё де Ликавов, находясь за городом, заболел, и его жена, не желая никому перепоручать поиск лекарства в Санкт-Петербурге, с рецептом медиков на руках сама отправилась в город, ничего не зная об указе, объявленном в их отсутствие. Несчастью было угодно, чтобы она встретила императора, который совершал прогулку верхом на коне, и, по неведению, продолжила путь, не воздав ему ожидаемых почестей. Император послал офицера вдогонку за экипажем. Кучер и трое пеших слуг были отданы в солдаты, а графиня была препровождена в тюрьму. Граф умер от потрясения, узнав эту новость, а графиня сошла с ума, узнав о смерти мужа.

Во дворце был объявлен не менее суровый этикет. Каждый придворный, допущенный к целованию руки, должен был звучно чмокнуть ее губами и заставить зазвенеть пол под своим коленом.