Помощь деньгами и кровью - Кирилл Казанцев

На втором ярусе Яковлев собственной персоной раскачивал тяжелый язык колокола, двигался, как заведенный, колокол гудел, отчетливо раздавался звон металла о металл. Последние удары получились особенно сильными, звонарь придержал язык за канат, и колокол перестал раскачиваться. Звон стих, но его отголоски еще плавали над двором, над людьми и цветами, из открытой двери храма тянуло ладаном. Руки взмокли, в виски ударила кровь – запах напомнил Илье похороны. Он отошел немного вбок и увидел соседское святое семейство. Все они дружно глядели вверх, хоть Яковлев уже куда-то подевался. Стояли как-то особняком, хоть и в толпе, но отдельно от всех. Мать с младенцем на руках, дети постарше рядом сбились в кучку у ее юбки.

Илью толкнули в спину, он посторонился. Мимо пролез невысокий полноватый мужик лет сорока на вид, с палочкой, наступил Илье на ногу.

– Извините. – Он повернулся, Илья успел рассмотреть его спокойные серые глаза, острый подбородок и тонкий, еле заметный белый шрам на переносице.

– Ничего страшного.

Мужик двинул дальше. Сделал еще пару шагов и резко остановился, уронил трость. Неловко наклонился, чуть отставив больную ногу, и едва не упал. Дети кинулись к нему, старшая девочка подхватила мужика под руку, мальчишка поднял и подал тому палку.

– Что там? – распевно протянула Яковлева и повернулась, прижимая к себе младенца. Тот по-прежнему не издавал не звука и тяжко висел у нее на руках. Женщина мигом оценила обстановку, подозвала к себе детей, не обращая внимания на благодарность мужика, и отвернулась. Тот поковылял дальше, но далеко не ушел. Встал у куста роз, достал сигареты и закурил. На мужика зашикали, он поспешно затушил сигарету, зажал ее в кулаке. Отмахнулся от особо ретивой очкастой бабки и оперся на палку. В дверях храма показался Яковлев, он быстро шел через толпу к своим. Дети запищали, побежали к нему, он взял у жены младенца и принялся поправлять тому волосы. Яковлева что-то говорила мужу и то крестилась, то высокомерно поглядывала по сторонам, на злобно-улыбчивых теток. Те отводили глаза, тянули свое «спаси, Господи», кланялись друг дружке и разбредались кто куда. Илья отошел за колонну, прислонился к ней плечом. Яковлев его не видел, он был занят младенцем – то поправит на нем кружева, то поднимает перед собой, невзирая на опасения жены, то озабоченно уставится на крохотную сморщенную физиономию. Потом снова поднял младенца, повернулся к розам и так застыл на мгновение, точно прикрываясь ребенком.

Мужик с палкой глядел куда-то вбок и вверх, делая вид, что не замечает пасторальной сценки. Он переминался с ноги на ногу и жмурился от яркого солнышка, что понемногу затягивали тучи. По двору пробежал порыв ветра, где-то недалеко увесисто громыхнул гром, и двор быстро опустел. Яковлевы дружно кинулись под арку и пропали там, мужик с палкой куда-то утопал еще раньше, на дорожку упали крупные капли дождя. Громыхнуло еще раз, уже ближе, все, кто оказался поблизости, побежали в храм. Илья пропустил небольшую толпу и остался под навесом – дождь сюда не попадал, а к душному запаху ладана примешивалась свежая сырость.

– Благодать-то какая! – раздалось справа. Илья повернулся. Там к стенке прижимался невысокий тощий старик, загорелый, голубоглазый и радостный, точно ребенок. Дед жмурился при каждом раскате грома и крестился, не забывая улыбаться и небу, и ливню, что разошелся не на шутку, и Илье заодно. Тот попытался ответить взаимностью, но не получилось, и он отвернулся. Дед оказался рядом, высунулся под дождь, охнул и спрятался обратно.

– Благодать, – протянул он, закатывая рукава старой выцветшей офицерской рубашки, – правда?

Илья не сразу понял дедовы слова, потом кивнул молча. Пусть будет так, если старику нравится. Тот же набрал в ладони дождевой воды и плеснул себе в лицо. Вытерся, точно кот, и даже фыркнул похоже. Илья усмехнулся. Дед не обиделся, подошел ближе и глубоко вдохнул, зажмурился от удовольствия.

– А ведь мог этого всего и не увидеть, но Господь сподобил…

– В смысле? – перебил его Илья. Дед повернулся к нему.

– Да так вышло, – спокойно сказал он, – что жизнь моя раньше срока закончилась. Жена умерла, дети квартиру продали и пропили, меня на улицу выгнали. Даже пенсию мне не дали, а я почти тридцать лет на одном месте проработал, в оборонке. И вредность у меня была, и выслуга, а все документы пропали. Детишки мои разбрелись кто куда, по чужим углам прибились, а я кому нужен? Хотел руки на себя наложить. – Дед перекрестился и сплюнул через левое плечо. Илья пристально глядел на старика сверху вниз, а тот снова улыбнулся и вдруг ткнул пальцем в сторону забора:

– Гляди!

Там на фоне свинцовых туч переливалась яркая двойная радуга, крутая и упругая, блестела, чисто вымытая дождем. Илья и старик глядели на нее, а тот говорил, точно сам с собой:

– Руки на себя наложить хотел, уже придумал, как это будет.

– Как? – вырвалось у Ильи. Тут же стало не по себе, он глянул на старика, а тот вдруг улыбнулся сам себе.

– Под поезд хотел броситься, – поведал старик, – даже место приглядел. Ходил туда раз десять, смотрел, прикидывал, думал, как все это будет. – Дедок перекрестился и сжал кулаки. – Уже и день назначил, и время. Я знал, когда товарняк пойдет, груженый, он километр тормозить будет, а то и больше. Решил, что сяду на рельсы к нему спиной, и будь что будет. Паспорт хотел взять, чтоб хоть табличка с именем-фамилией от меня осталась, а не закопали, как неопознанного.

Илья вдруг увидел всю картинку, до мелочей, только там на рельсах сидел он сам. Сидел, глядя перед собой, на деревья, на небо, на птиц, на отполированные до блеска рельсы. Может быть, даже потрогал бы один, гладкий, ледяной, и не обращал внимания на рев тепловоза за спиной. А потом, когда звук сделался бы вовсе невыносимым, когда почуял бы запах горячего металла, заткнул бы уши, зажмурился…

– А потом представил, каково будет тому мужику, что паровозом управляет, – сказал дед. – Ему-то это за что? Такое ни временем, ни водкой не залить, на всю жизнь я бы по себе дурную память оставил. И не пошел.

– Не пошел, – эхом повторил Илья. Дед махнул рукой, точно муху отгонял.

– Напился, – прошептал старик, – день и ночь проспал, а утром сюда пришел. И остался, вот уже полгода здесь обретаюсь. На храм работаю, помогаю, чем могу.

Дедок снова перекрестился. Тучу отнесло ветром, выглянуло солнце, и радуга таяла на глазах. Померкли синие и зеленые краски, только красный и желтый еще держались в ярких полуденных лучах, но скоро пропали и они.

– Иди, потолкуй с пастырем нашим, батюшкой Гермогеном, – старик тронул Илью за рукав, – он тебе слово мудрое скажет, вразумит. Или поработай на храм, потрудись с братией во славу божию.

Дед заглянул Илье в глаза и разом помрачнел, собрал на лбу морщины, нахмурился и еще крепче уцапал Илью за рукав.

– Спасибо, – Илья осторожно освободился, – я подумаю. Мне идти надо.

Дед разжал пальцы, хотел что-то еще сказать напоследок, но передумал. Осенил его крестным знамением на прощание и ушел в храм. Илья постоял еще немного, потом купил в лавке у колокольни икону и под мелким дождиком вернулся домой.

А там точно второе дыхание открылось, накатил такой прилив сил, что Илья быстро разобрал второй шкаф и вынес на помойку добрую половину бабкиного барахла. Нашел свои вещи, что носил подростком, и безжалостно отправил следом: одна мысль о прошлом была невыносима. Оставил старый, как говорила бабка, трофейный чайный сервиз, что дед привез из Кенигсберга – рука не поднялась выкинуть этакую красоту. Илья протер от пыли тонкостенные расписные чашечки и невесомые блюдца и убрал обратно. Потом прихватил последний на сегодня мешок старья и двинул на помойку, а оттуда в магазин.

Дождик давно закончился, солнце уже основательно припекало макушку. Илья расстегнул куртку и быстро шел к дому. Неожиданно накатила сонливость, первый, наверное, раз за последние несколько недель, спать хотелось невыносимо. То ли шок, наконец, прошел, то ли усталость взяла свое, организм требовал сна, да так настырно, что так бы и лег на травку и заснул прямо во дворе.

– Спасайте детей! – раздалось откуда-то сбоку. Илья притормозил, осмотрелся – поблизости вообще никого, двор точно вымер. Потом со стороны его дома раздались невнятные крики, голоса, захлопала дверь подъезда.

– Помогите! – заполошно прокричала женщина, Илья ускорил шаг, обогнул высокие кусты черноплодки и выскочил на дорогу.

Там металась Яковлева, тощая, прямая, точно селедка, она то хватала мельтешащих рядом детей за руки и тянула их к себе, то отталкивала прочь. Мальчишка лет пяти испуганно ревел и не обращал внимания на старшую девочку, что пыталась его успокоить.

– Оля, Ванечку уведи! Да быстрее, быстрее! И Сереженьку спрячь, и Петеньку! Сука, сука рваная, да когда ж ты подохнешь, паскудина?

Яковлева оттолкнула совсем маленькую девочку от себя, та не удержалась, плюхнулась на асфальт и немедленно разревелась. Оля кинулась к ней, схватила на руки и упустила при этом ревущего Ванечку. Тот подбежал к матери, вцепился в ее юбку и заревел что было сил.