Эпоха Древних - Замиль Ахтар

– А ты свою видел, Кева? – Слова прозвучали неожиданно горько, как будто она больше не могла сдерживать свою желчь. – Ты видел, что случилось с твоей драгоценной Лат?

Мне не хотелось думать об этом.

– Мы видели только то, что она позволила нам увидеть. То было испытание веры.

– Испытание? Какой веры? – Ее быстрое дыхание обжигало мне ухо. – Мой бог раздавил твоего, а его внутренности использовал, чтобы писать кровью на небе. Нет нужды в вере, когда есть глаза. И это ты ослеплен и не видишь правды.

Итак, она показала мне жестокость своего сердца. К чему продолжать эту встречу? Чего тут можно достичь словами?

– Я не примирюсь с той, что зовет Хавву богом. Ты просто обманщица. Ты села на трон Кандбаджара и делаешь вид, что хочешь справедливости для святых Потомков Хисти. Как это возможно, когда ты плюешь на их богиню? На богиню, которую все мы любим, не важно, следуем ли Пути святых или Пути Потомков.

– Возможно, поскольку я стану какой угодно, чтобы одержать победу и править. – Она говорила теперь совсем тихо, чтобы не слышали стоящие позади охранники. И все же в ее тоне слышалась честность. – Я буду одной в сердце, в уме – другой, в теле – третьей. Я даже саму себя обману, если это потребуется. Ты думаешь, все шахи, императоры и султаны иные? Все лгут о том, что у них в душе.

Моя усмешка была кислой, как неспелый гранат.

– Скажи это себе, Сира. Пролей бальзам на свой стыд. Но я избран Лат и отберу у тебя твой глаз.

– Не будь дураком. Ты думаешь, я пришла бы сюда, будь так беспомощна?

Понятно, что она не рискнула бы. Но что, если я сейчас схвачу Сиру и вырву этот ее черный глаз? Как она сможет остановить меня, когда охранники стоят так далеко?

Должно быть, Сира почуяла в моем взгляде угрозу. Она шагнула назад, а стражники выступили вперед, держа руки на рукоятях клинков.

Похоже, сегодня мне ее не убить. А оазис наверняка окружен, и мне не выйти отсюда живым, разве что улететь, но Кинн упорхнул на разведку.

– Когда я приду в Кандбаджар с армией, – сказал я, – ты станешь призывать бездну спасти тебя? Напишешь на звездах свое отчаяние?

– Я напишу все, что потребуется. И ты это знаешь. – Сира скрестила на груди руки и наклонила голову набок, как будто хотела взглянуть на меня под новым углом. – Ты лучше спроси себя, не лучше ли заключить мир с той, что готова рискнуть всем в бою и сделает все, чтобы получить желаемое?

– И что же ты хочешь?

– Сколько раз тебе повторять? Я хочу мира на справедливых условиях.

– Пока я жив, тебе не будет мира ни на каких условиях. Пока у тебя есть этот глаз, тебе придется сжечь и этот мир, и иной, чтобы спастись от меня.

Я подошел к пологу в готовности вернуться в Зелтурию. Нет, встреча была не совсем напрасной. Она подтвердила то, чего я заранее опасался, – Сиру уже не спасти.

– Но почему? – Голос Сиры был пропитан тоской. – За что ты меня так ненавидишь?

Однако я не мог ненавидеть ее, какой бы заблудшей она ни была. Не знаю почему, но Сира напоминала мне Мелоди. Обе были честолюбивы, хотя это привело к совершенно разному результату. Одну в могилу, другую – на берег еще более страшный.

– Я ненавижу то, что превратило мою жену в ведьму, пожертвовавшую ради власти собственным сыном. Я ненавижу то, что перерезало горло моей дочери у морских стен Костаны. Я ненавижу то, что убило женщину, которую я любил, камнем, брошенным рукой императора. Но Лат спасла ее, и Лат спасет нас. Моей рукой. Рукой мага, которого она избрала, чтобы носить все маски.

– О, как возвышенно. Да ты поэт, – усмехнулась Сира.

Ее печаль неподдельна, в этом я был уверен. Она напоминала мне дочь, но что я напомнил ей? Какие надежды она на меня возлагала, когда мы впервые встретились, что привело теперь к такому горькому разочарованию?

– Возможно, когда ты спасешь это царство, тебя причислят к святым. – Она помолчала, словно давая возможность своей печали перевести дух. – Ты знаешь, когда я встречалась с тобой в Зелтурии, не думала, что ты так упрям. Ты показался мне таким… искренним. Стремящимся обнажать сомнения, а не скрывать в океанской бездне.

– Сомнения? Печально, но правда в том, что на моих плечах и так слишком тяжкий груз, чтобы прибавлять к нему еще и сомнения.

– Сомнения не добавляются сверху. Они следуют за тобой по пятам, пока однажды, проснувшись, не обнаружишь, что едва можешь ходить без слез.

Должно быть, такая мудрая мысль пришла к ней после того, что ей пришлось пережить. Я вспомнил – у Таки есть что-то подобное о дворцах, построенных на песке. Или о посаженных в воду розах. Какая-то аллегория о том, как опасны сомнения. Среди волнений я начал забывать строки его поэм.

– Тогда придется нам посмотреть, кто упадет первым, – ответил я так твердо, как только мог.

Сира кивнула. Ее глаз походил на зеркало больше, чем вся бесконечность пустыни.

– Придется.

Когда я возвращался на верблюде в Зелтурию, шпионы-всадники стали еще заметнее. Настолько, что трое из них поскакали прямо ко мне, копыта кобыл вздымали бурю песка. Подъехав ближе, они перешли на шаг. Я натянул поводья, останавливая верблюда, потом погладил мохнатую голову, чтобы он не пугался.

– Чего вам надо? – спросил я самого крупного всадника. На них были кольчуги и остроконечные шлемы, вокруг которых обернуты зеленые тюрбаны. Головные уборы были украшены мерзкими виршами. А значит, это хулители святых – самые жестокие воины из всех племен Сиры, названные так потому, что, вступая в битву, проклинали святых.

На спинах у них висели аркебузы, а на поясах – ятаганы. Они неподвижно сидели в кожаных седлах, рассматривая меня.

– Мы много о тебе слышали, – сказал самый тощий всадник. Он потрусил ближе, кобыла фыркнула. – И говорят, ты хорош в бою.

– Пришли проверить?

Я стиснул рукоять ятагана.

Тощий продолжал таращиться на меня. Его нос и верхнюю губу пересекал шрам. Они правда думают запугать меня пристальным взглядом?

– Вы все уже мертвецы, – с усмешкой продолжил я. – Я вытащу клинок и заткну им твой рот, как сладостным поцелуем. Когда твои приятели потянутся за своими, вон тот, здоровый, получит меж глаз кинжалом, спрятанным в твоем рукаве. С последним из вас я не буду спешить… люблю хороший и долгий