Кистепёрые - Никитин Юрий Александрович

Грандэ обронил скрипучим, как у старого ворона, голосом:

– А кто хватается не за те, тоже проигрывает с треском.

Я поймал его взгляд, улыбается гад победно, знает мою натуру, не люблю рисковать, в самом деле не люблю, но сейчас, увы, кто не рискует в нашем деле, того затопчут, у нас демократия.

– Мощь компов растёт так круто, – напомнил я, – что идея насчёт изменяющегося мира не кажется такой уж… Если привлечь ещё, то можно ввести некоторые элементы…

– В урезанном виде? – спросил Лысенко скептически. – А как же ваша навязчивая идея…

– В урезанном, – подтвердил я, – на полный вариант не хватит всех суперкомпьютеров мира. Я уже переговорил с инвесторами. Среди них нашлись рисковые!.. Но этого мало, мало… Для нашего рывка нужно больше. Вчера видел Кологривца в новостях, вернулся из Эмиратов, что-то подписал там прибыльное… Он же с нашего курса! Может, у кого-то сохранились связи? Он за это время вырос в такого Чичикова, что вот-вот станет первым триллионером!

Грандэ и Лысенко переглянулись, но смолчали, женщины смотрят преданными глазами, Минчин опустил взгляд, только Невдалый с неудовольствием задвигался, словно из сиденья выдвинулся шип, крякнул, сказал с некоторым хвастовством:

– С нашего курса?.. Да я с ним пять лет в одном классе до самого выпуска!.. Каждый год приглашает на школьный корпоратив!..

Я вскинулся, сказал быстро:

– Carpe diem!

Он ответил с неудовольствием:

– Ему есть чем хвастаться. А мне с какого перепугу?

– Ты с ним был дружен, – сказал я настойчиво. – Тебя в школе звали Профессором!.. За это время ты стал математиком, который только сам понимает, что за хрень создаёт, а он владеет фабриками и пароходами даже за кордоном. Только двое из вашего класса выдвинулись! Остальные на уровне таксистов и домохозяек. Вот он тебя и не упускает, потому что ценит, как что-то редкое и непонятное.

Он было улыбнулся польщённо, но тут же лицо приняло брезгливое выражение, словно ему сунули в руки большую толстую жабу прямо из-под коряги и велели подержать, пока другие пьют кофе.

– Он брюки называет штанами, а врачей докторами. Как мне с таким разговаривать?

Я вздохнул.

– Тяжёлый случай. Но этот штанист с большими деньгами. У него чутьё, как приумножить, а мы умеем только тратить. Сейчас наверняка вложит в нефть, хотя там всё падает ниже уровня моря.

Он поморщился, сказал без уверенности:

– Поговорю.

– Говори с уважением, – напомнил я. – Ты умный, а он уважаемый. Попляши, постучи хвостом по бокам, как Акенобоб перед вождём. Сам знаешь, в каком мире живём. У кого деньги, тот и поучает, как жить и за какой шашлык бороться.

Он сказал с безнадёжностью в голосе:

– Сейчас все поучают, хоть не открывай социальные сети. У нас всё так плохо?

– Ничуть, – заверил я, – в нашем болоте всё стабильно. Но всё созрело и напухло для нашего рывка. Надо спешить, сейчас на ходу подмётки рвут, демократия на марше! Когда тонешь, ухватишься и за змею, как говорил один из великих героев.

Он вздохнул так тяжело, словно тащит в гору доверху гружённый камнями воз.

– Попробую. Но жениться не обещаю.

Грандэ ревниво отслеживает, как идут дела у конкурентов, частенько хмурится, никогда не ликует, иначе какой бы он был Грандэ, это Лысенко чисто и по-детски радуется, когда у конкурентов что-то рушится, сегодня показал мне на планшете рекламу одной могущественной фирмы, что выпустила в прошлом три топовых игры.

– Шеф, ну не придурки?.. Как можно в наше время толкать рекламу «В нашей байме быстро прокачаетесь до топ-левла!»?

Я сказал безучастно:

– А что не так?

Он посмотрел с сожалением, что-то шеф тупит, не понимает, пояснил терпеливо:

– Это важно для мальчишек. Взрослые не спешат. Им, как и в сексе, больше нравится неторопливый и вдумчивый процесс. А взрослых в мире впервые больше, чем мальчишек. Это же вы сами повторяете. Наверное, от забывчивости. Возраст, да?

Я ответил с неловкостью:

– Ты прав, пацанам не нужен ни крафт, ни строительство, ни фермерство. Им дай сразу пэвэпэ и грабёж караванов. Даже корованов. Прости, я всё ещё думаю, как добыть больше денег, а это занятие глушит любую мыслительную деятельность.

Он взглянул исподлобья, развёл руками, в скрипучем голосе прозвучала виноватая нотка.

– Извини, я не начальство, мне хорошо. Могу только о работе и о том, где играю сам. Простой народ не понимает разницы между кином и баймами, хотя там просто выключил и всё. А здесь оставлю всё наработанное за годы хозяйство!.. Из лачуги отстроил дворец!.. А какой сад разбил на этой скудной каменистой земле?.. Как такое бросить?

– Сам такой, – сказал я с сочувствием. – Есть, правда, аддоны, но движок тот же. Рамки есть рамки, и с места они не сойдут…

Он криво усмехнулся.

– Разве что станет небо с землёй на страшен Господень Суд? А помнишь, ты мечтал о гибком движке?.. И строил, строил. Вот пришло твоё время.

– Просто время, – поправил я, – пришло. Не чувствуешь, что перевернём весь игровой мир?

– Уже трепещу, – ответил он. – Нас перевернёт тоже?

Я снова и снова мысленно возвращался к разговору за шашлыками. Дошло до того, что пару раз сказал что-то вслух, спохватился, ещё малость, и начну разговаривать сам с собой, видел, как старые бабки на улице даже спорят с собой, убеждают, доказывают и переругиваются.

А запало в черепушку потому, что сам такой, как и другие, только не признаюсь с такой же откровенностью, как гуманитарий за бутылкой водки.

Почему и в сингловых давно перешёл на рилтаймовые стратегии, надоело бегать с мечом или автоматом по руинам и выполнять чьи-то приказы. Человек в моём возрасте и с моим жизненным опытом должен сам командовать, посылать в атаку, успевать снабжать провизией и патронами, обеспечивать поддержку с воздуха, будь это самолёты, вертолёты или драконы, и вообще рулить миром, так как жизненный опыт удерживает от массы ошибок, пусть и не от всех.

А потом и вообще перешёл к созданию игр, сперва мелких, скрафченных в одиночку, потом собрал группку таких же энтузиастов, и вот уже несколько лет вполне успешно, хоть и не очень, живём за счёт работы, которую не нужно принуждать себя делать, всё-таки клепать баймы приятнее, чем асфальт укладывать.

Невдалый вошёл в мой кабинет, как в свой, взглянул на меня так, что я ощутил неловкость и чуть ли не стал проверять тайком пальцем, не расстёгнута ли у меня молния на джинсах.

– Привет, шеф, – сказал он басом. – Видишь, я уже привыкаю тебя величать его величеством.

– Новости? – спросил я. – Садись, рассказывай.

Он отмахнулся.

– Некогда. Вчера переговорил с Кологривцем.

– И, – проговорил я сразу осипшим голосом, – как?

– Да так, – ответил он безразлично, – попенял мне, что не хожу на встречи одноклассников. Сам же, гад, понимает, почему не хожу и почему ходит он!

Я спросил сдавленным голосом:

– Погоди… А насчёт моей встречи с ним для разговора…

Он поморщился.

– Сказал.

– И как?

– Он сперва обещал принять…

Он сделал длинную паузу, я спросил упавшим голосом:

– Отказал?

– Не совсем, – уточнил он. – Решил вдруг лично заехать в нашу фирму для большей, как он сказал, понимаемости тех, в кого теоретически можно вложить деньги.

Я откинулся на спинку кресла, теперь и оно показалось чужим и неуютным.

– Облом, – сказал я в безнадёге, – увидит наш свинарник, сразу развернётся и отбудет.

Он хмыкнул, довольный и сытый, словно только что пообедал в «Лукулле».

– Впервые, что ли?.. Но живы и не голодаем.

– Разве мы всё ещё в социализме?

– Шеф, – сказал он серьёзно, – неважно, сколько раз ты падал. Главное, всякий раз вставал, за что тебе честь и даже уважуха! И прёшь рогами ветру и солнцу навстречу. Верь, взойдёт она.

– А если не взойдёт?

– Сами зажжём-с. Термояд же зажгли? Правда, не мы. На какое время договариваться?