Стройность - Михаил Анчаров

Но это не может сделать кто-то один. Этого должны захотеть все. И поверить, что это возможно. То есть нужно переменить цивилизацию. Возможно ли это? Если считать, что человеку несколько тысяч лет, то невозможно. А если понимать, что человеку многие миллионы лет, и было время, когда цивилизации просто не было, и что цивилизация — это всего лишь этан всей миллиарднолетней эволюции живого, то да, возможно. То есть пришла пора окинуть взглядом все, и понять, что если все есть, то все частные поправки либо ухудшают дело, либо улучшают его. Ухудшают дело, если растаскивают его, и улучшают, если стремятся к нему. По-разному, но стремятся.

И это есть главное желание.

Потому что если этого хотят все, то и будет всё. А если все хотят всего лишь разного, то ничего и не будет.

Давно уж сложилось великое уголовное наблюдение, которое звучит так: «Жадность фраера сгубила».

Нужны и не нищета, и не богатство, а оптимум. А сейчас складывается впечатление, что мир стремится стать миром «фраеров». миром человеческой дешевки, и вся промышленность работает только на это — на создание дешевки, на подмену.

А если это случится, то, выражаясь научно, «всему — кранты». Потому что если экология установила, что жизнь на Земле возможна, пока только существует экран, который эту жизнь загораживает от смерти, то, если не будет экрана, не будет и промышленности, которая этот экран разрушает. Ежу понятно.

Ежу-то понятно. Сколько можно жрать? По-моему, жрут уже даже ушами. И это даже не те только, которые дохнут от голода в нищете, но и те, которые добились.

Что сделала Жаклин Кеннеди? Вышла замуж за Онассиса, владельца острова, который наторговал оружия настолько, что мог позволить себе купить остров. Мульти-мульти… Ну и что ж она сделала, получив такие возможности? Практически неограниченные! Она накупила миллион платьев. То есть дело свелось к той же мануфактуре. А миллион платьев нельзя надеть, даже если каждое платье носить минуту. Жизни не хватит переодеться во все. А моды все меняются, меняются…

И вот уже одна дура в юношеской передаче «Мир и молодежь» говорит, что у них свои проблемы, у молодежи то есть. Я встал в стойку и ухи топориком. Оказалось, что у этой дуры проблемы те же, что и у Жаклин Кеннеди. Платье в ателье Зайцева — 200 рублей, а ее зарплата 70. А драгоценностей и вовсе не укупишь. Но даже ребята, ее сверстники, поняли, что это клиника.

Не проблема, а клиника. И что если на это пойти, то «жадность фраера сгубит». Но, как ни странно, это и есть загнанная куда-то в помойную яму женщина, носительница красоты, ее уродливый облик той красоты, которая должна спасти мир. Той красоты, которая забыла, что мануфактура красоту только выявляет. Но для этого нужно иметь что выявлять.

У Тони, несмотря на жизненные перетрубации, было что выявлять. Она и решила выявлять это в области кино. Где ж еще? В области киномассовки. Где ж еще?!.

И там ее, наконец, приглядел Ефим Палихмахтер. Где же еще?

Водится на свете такая плащеносная ящерица. Японцы сняли про нее кино. Это очень интересная ящерица. Когда ее пугают, она не кидается сражаться и не удирает на четвереньках, а встает на задние ноги и бежит на двух ногах. Прямо чешет! Быстро и смешно, переваливаясь по-женски. Чешет… Удирает от того, что ее испугало. Прямо как Тоня от старости.

Люди хотят заработать. Это естественно. Но вот в чем странность. Уже давным-давно люди хотят заработать не за то, что кому-то на самом деле нужно, а заработать вообще. Чтобы заработок поступал исправно, даже за то, что не нужно никому. И это даже предпочтительней. Потому что если заработок идет за то, что кому-то нужно, то сегодня нужно одно, а завтра, глядишь, оно и не нужно. Ну, а вот если заработок идет за то, что никому не нужно, оно вчера никому не нужно, сегодня никому не нужно и завтра никому не нужно. Заработок ведь идет.

Главное — обеспечить заработок. Главное, чтобы никто на заработок не покушался. А за что, он, этот заработок, не имеет ни малейшего значения… Нет, имеет, в конечном счете. Потому что если вообще не будет никого, кто получает за что-то, то те, кто получает ни за что, все-таки рано или поздно своего заработка лишатся. И чтобы этого не случилось, проводят тысячи мероприятий, чтобы тем, кто получает заработок за что-то, не пришло в голову, что они содержат гигантское количество людей, которые получают заработок ни за что. То есть, чтобы этим указанным людям не пришла в голову идея о коммунизме, где каждый может заниматься чем угодно при одном единственном условии, чтобы его занятие было хоть чем-то полезно людям.

И вот если с этой точки зрения подойти к человечьим занятиям, то и окажется, что 60 процентов, занятых ничем полезным для всех людей, не озабочены. Это я тоже услышал на лекции ученого эколога, биосферщика. Да, как ни печально это признать, 60 процентов людских занятий не только не полезны для всех людей (и даже для тех, кто этими шестьюдесятью процентами заняты), но даже и вредны, так как дело кончается тем, что пережигают воздух — единственный витамин жизни, который на самом деле нужен человеку, всему живому при любом занятии и заработке.

Я был на одном концерте, где поэты читали свои стихи. Остальные я не запомнил, а вот две строчки ленинградских стихов поэтессы Борисовой я запомнил. Стихи посвящались памятнику Петра Первого, но посвящались не Первому Петру, а его коню. И заканчивались про коня:

«Ведь он его на подвиги возил и привозил обратно».

…После того, как Тоня поснималась в массовках, и ей это понравилось, она сказала мужу, что хочет посвятить себя кино, то есть играть в кино какие-нибудь роли. Но роли ей давать не будут, потому что нет у нее кинодиплома. И чтобы муж постарался… И муж стал думать, как стараться.

Опытные массовщики знали, что на камеру лучше не вылезать, потому что если попадешь в камеру, то в следующую массовку с другими костюмами тебя не возьмут, так как зритель может запомнить. А массовка в кино нужна. Она, как конь Петра Первого, который «его на подвиги возил и привозил обратно».

А в ролях нужно понравиться кинокритике, именно… чтобы она заметила. Тогда есть надежда, что будут давать другие роли, потому что ты уже артистка с дипломом, который удостоверяет, что ты сдал экзамены по системе Станиславского. И, значит, насобачился изображать кого угодно. Но тут есть один нюанс, деталечка, так сказать. А в деталечке, так сказать, как известно, прячется дьявол. С одной стороны, вся кинокритика и, стало быть, режиссеры, которые делают картины, требовали от артиста правды, п-р-р-равды жизни, а с другой стороны, как-то забылось, что п-р-р-равда жизни может быть сфотографирована только в документальном кино, где роли не играют, а эту правду подсматривают. Потому что если кино хочет быть художеством, то правда жизни должна быть правдой Образа. А Образ сыграть в кино нельзя. Артист в кино не может превратиться в Образ, а только в другого человека. Но и это сделать нельзя, увы, физически. И никакая система тут не в помощь.

Театр — другое дело. Там с самого начала зритель знает, с вешалки еще, что герои на сцене ненастоящие. Потому что если б они были настоящие, то они бы не позволили себя разглядывать из зрительного зала. И поэтому зрительный зал со сценой уславливается о правилах игры. И тогда при удаче возникает Образ. Потому что в жизни Образа не бывает. А бывают только члены профсоюза, которые зарабатывают на жизнь такой профессией, а не другой.

А в кино артист притворяется, что он и есть на самом деле такой, как в сценарии. И не получается ни кино, ни театра. И только в одном виде кино получается Образ — это, извините, мультипликация. Где художник может Образ нарисовать. Но мультипликация до сих нор идет по ведомству «Утенка Дональда» и «Кота Леопольда». И только редко-редко — «Мифы Древней Греции», где Персей спасает девушку, каких на свете не бывает, но бывают в Образе, в воображении.

Но на это никто, конечно, не идет, потому что кино давно уже стало средством для жизни, стало заработком тех, кто его снимает и кто в нем снимается. А нарисованные девушки зарплаты не получают.

Такой вой поднимется, что заработок останется только у тех кто 110 этому поводу будет спорить, то есть у кинокритиков, которые думают, что Образ получится, если играть в кино правдиво, до конца правдиво, «до самой березки», как они говорят. А фактически в кино снимают «киномясо» (есть такое выражение). То есть берут среднего артиста и лупят его до тех пор, пока он либо не заплачет, либо не начнет хохотать правдиво, как живой человек в этой ситуации, ситуации сценария, который весь выдуман. И спорят… спорят… те, кому за это платят, за споры умные и мысли. Но если бы спорами можно было делать искусство, то оно бы к этому и свелось.

Но все знают, что когда-то оно все-таки возникает, и возникает из впечатлений от искусства, которые действуют на душу. А что такое душа — не знает никто. Но на нее действует Образ, а не показ человека, который действует только на нервы. А чтобы это можно было смотреть и нервишки трепали бы, пишут сценарии о том, как некий персонаж во что-то вляпался. Он во что-то вляпался, и «киномясо» кричит, доведенное до осатанения.