До свидания, Натанаел ! - Карен Симонян

- О том, как устроен мир, - сказал я.

Рубен тихо засмеялся.

- Рано начал. Тебе пока еще можно не думать о мире.

- А я думаю.

- Мысли разные приходят и уходят. И тебе кажется, что ты думаешь о мире. Со мной тоже так бывает... Как ты думаешь, если в Ереване останусь, наши очень огорчатся?

- Значит, действительно уедешь? - Я от неожиданности сел в постели.

- Собираюсь.

- Отец очень огорчится. Он, между прочим, собирается еще один этаж надстроить в нашем доме. Для тебя.

Рубен на это ничего не сказал. Я ждал, но он молчал.

И я знал почему. В другое время он обязательно сказал бы что-нибудь смешное, что-то несерьезное. Пошутил бы. Но сейчас он молчал. И я слышал только его тяжелое дыхание.

- Мама тоже не хотела бы, чтоб ты жил в Ереване, - снова заговорил я, так как тишина уже просто пугала меня.- Но она, я думаю, будет часто приезжать к тебе в Ереван, и это ее утешит. Она любит бывать в гостях.

- А ты?

- Я не люблю.

- Что не любишь?

- Ходить в гости.

- Да я не об этом спрашиваю. Ты-то не огорчишься?

- Не знаю, Рубен, - сказал я.-Может... Когда ты приезжаешь хоть на два-три дня, мне кажется, что в мире все в порядке, я тогда верю, что в мире действительно существуют миллионы людей.

- Не миллионы, а около трех миллиардов, - сказал Рубен.

- Ну, это не важно... А вот когда ты уезжаешь, мне снова кажется, что на свете вовсе никого нет. Только я. Одинодинешенек.

- В твои годы я тоже чувствовал себя одиноким, - сказал Рубен. - Потом, когда подрос, понял, что я вовсе и не один. Я поехал учиться, так вначале даже испугался, как много вокруг людей. Большие города всегда чуть огорошивают, но это пока к ним не привыкнешь. Преодолеешь страх, полюбишь город и прикипишь к нему.

- Чего там любить?

- Трудно объяснить.- Рубен умолк и спустя много времени снова заговорил:-Ты знаешь, сколько врагов у асфальта?

- У асфальта?

- Утверждают, что эта смесь смолы и песка отрывает людей от земли.

- Верно говорят.

- Ты наивный: думаешь, буквально отрывает? В это вкладывают другой смысл. Злятся на город.

- Ну и напрасно,- сказал я.- На асфальте так здорово цграть в волчок.

.- Играть в волчок? - Рубен засмеялся.-Глупый ты, асфальт крепче держит человека на земле, и когда дождь идет, опять же хорошо: не утопаешь по колено в грязи.

- Рубен, я тоже хотел бы жить в Ереване,- признался я.

- Правда? - обрадовался брат.-И не испугался бы, что наши огорчатся?

- Нет.

- А почему тебе хочется жить в Ереване?

- Почему? Я об этом не думал. Может, чтобы тверже держаться на земле?

Рубен довольно улыбнулся.

- Асфальт, - сказал он,-это, брат, открытие... Человеческая психология... Вот, например, почему ты хочешь жить в Ереване, а, скажем, не в Кировакане или в Ленинакане?

- Ереван - столица,- ответил я,- там есть кафе, т.еатры, библиотек сколько хочешь, музеи...

- Это есть во всех столицах. В Тбилиси, в Баку...

- Но другие столицы не Армении.

- Нет, не смог ты ответить, - сказал Рубен, и в глазах у него засветились искорки радости.

- А ты можешь?

- Конечно! У меня есть на это точный ответ.

- Какой же?

- Потом скажу.

- Это секрет?

- Ага!

- Выходит, ты умеешь хранить тайны, Рубен?

- Выходит, да. А что? - спросил брат.

- Просто так...

Я посмотрел на подковообразную луну, верхнюю половинку которой как бы отломил переплет оконной рамы.

- А если это твоя собственная тайна? Собственная?

- То есть как? - не понял Рубен.

- Ну, скажем, ты делаешь что-то такое, о чем знаешь только сам. И это твоя тайна. И от того что ты сделал, никому другому нет никакого вреда?

- Если делаешь что-то хорошее, об этом, конечно, можно никому и не говорить. Даже, пожалуй, неудобно хвастаться. Зато, когда оказывается, что сделал что-нибудь не так, как следовало, что-нибудь плохое, места себе не находишь.

- Даже если сделал это с самыми добрыми намерениями?

- С добрыми намерениями плохого не сделаешь! А когда,, как ты говоришь, места себе не находишь, тогда, значит, совершил что-то дурное.

- Правда?

- Правда. А что у тебя случилось?

- Ничего. Это я просто так.

- Не хочешь, не говори.

- Как хорошо, что ты приехал, Рубен!..

И брат вдруг, громко засмеялся. Это значит, что на душе у него было невесело. Я точно знаю: когда он внешне весел, это наверняка от озабоченности.

На смех Рубена открылась дверь соседней комнаты, и яркий свет ударил в глаза.

Отец разутый стоял на пороге.

- Полуночники, что это вы не спите? - возмутился он.- Мне же утром работать надо, а вы бубните... Успеете наговориться, дождитесь рассвета.

И он с шумом захлопнул дверь.

Мы примолкли.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Паломничество. Календарь Робинзона не помогает: дни не пугаются, а воскресенье остается

воскресеньем.

Побочные доходы и раскопки. Глиняные игрушки деда Гласевоса. Нат, или

Натанаел.

Волосы упорно отказывались подчиниться гребешку. Но я с таким же упорством не отходил от зеркала. Столько простоял, столько смотрел на себя, что само зеркало подсказало мне разные гримасы. Я невольно начал кривляться, а зеркало бездумно, с какой-то даже торжественностью повторяло все мои глупые ужимки. Вначале было смешно, потом я сделался серьезным и попытался как следует рассмотреть, познать себя. И это не принесло мне особой радости. Другое дело, когда, пытаясь распознать что-то новое, открываешь для себя приятное, до того совсем тебе неизвестное. В этом случае человеку делается хорошо, и он чувствует себя смелым и уверенным. А если... Одним словом, я показался себе таким... таким, что, не знаю почему, вдруг вскрикнул: "Глупец!" Вскричал и так и не понял, к кому это относилось: к моему двойнику в зеркале или ко мне...

И тогда-то я сделал открытие, что, если хочешь кого-нибудь оскорбить, обидеть, самое лучшее - подержать перед ним зеркало. Можешь молчать как рыба, не говорить никаких обидных слов. Просто вынь из кармана маленькое круглое зеркальце, на обратной стороне которого, неизвестно почему, как правило, наклеивают виды одной из здравниц Кисловодска или Сочи. Вот и я решил подержать такое зеркальце перед кем-нибудь из пиратов...

С волосами я так и не сладил. Подумал, подумал и решил, что напрасно мучаюсь, и, махнув на это дело рукой, тихо, как тень, выскользнул из дому.

Несмотря на то что не было еще и девяти утра, Лусашен уже напоминал шумную ярмарку. Люди шли бесконечным потоком. Шли целыми семьями, с детьми, со стариками...

Несколько старых, реставрированных сто раз "Побед" как безумные гоняли по узким улочкам: из села на вокзал, с вокзала в село. И оттого что народу было очень много, они все время гудели. В этом шуме и гаме отчетливо выделялось блеяние овец. Бедных животных пригнали сюда по особому случаю. Это "жертвоприношение". Да, да!