Regime change - J. Deneen

и социального неравенства исчезнут. Будь то "переобучение", повышение квалификации или просто смелость переехать из умирающего города, представители этого класса уже давно считают, что различия между "ин" и "аут" могут быть решены, если каждый станет "ин". Такая точка зрения, на первый взгляд, абсурдна, но, тем не менее, она неявно поддерживала мышление элиты на протяжении, по крайней мере, целого поколения.

В результате этих оппозиционных позиций каждая "команда" на самом деле хуже, чем та, которой она себя считает, наращивая свои мнимые достоинства путем приписывания оппозиции всех мыслимых пороков. Как и в любой гражданской войне - "холодной" или иной - каждая сторона верит, что сможет окончательно навязать свое мировоззрение путем полного разгрома и поражения своего оппонента - в процессе, предположительно, превращения оппонента в себя. Но такого завершения не стоит желать, если прекращение военных действий повлечет за собой полный триумф коррумпированного или коррумпированного класса и разгром противостоящего ему коррумпированного или коррумпированного класса. Каждая сторона в нашей постылой гражданской войне сегодня основательно занята наращиванием экзистенциальной угрозы, исходящей от ее противника, освобождая себя от необходимого самоанализа для устранения собственных недостатков.

 

Перемирие

Разделения и партии, которые определяют сегодняшнюю политику, не новы; скорее, разделение представляет собой повторное появление "нормального" состояния политики, которое, похоже, является эндемической политической особенностью человеческого состояния. После относительно короткого периода, когда разделение, казалось бы, исчезло - вместо этого оно проходит по право- и леволиберальным линиям - оно появилось вновь, хотя и без соответствующей способности решить это древнее политическое разделение, помимо того, что каждая сторона стремится к поражению и уничтожению другой. Длинный ряд мыслителей западной традиции советует избегать этого курса. По мере того, как все больше наблюдателей признают неизбежные неудачи прогрессивного проекта либерализма, к их древнему совету снова необходимо прислушаться.

Традиция "смешанной конституции" признавала, что атрибуты, вытекающие из этих различных положений, были одновременно и источником явных пороков, и потенциальных добродетелей, которые, вероятно, были присущи каждому классу. Пороки каждого класса легко классифицировать, и исторические записи чаще всего представляют собой объемное, хотя и удручающее отображение этих черт. Немногочисленная элита - будь то по причине богатства, положения, ранга или статуса - скорее всего, станет тиранической, используя свое богатство или положение для угнетения "многих", утверждая при этом, что делает это во имя высшего блага. Они склонны к лицемерию и самообману относительно своих мотивов. Они монополизируют экономические и социальные блага политического порядка для узкой выгоды своего класса, убеждая себя в том, что они заслуживают своего положения, а те, кто ниже их, обречены судьбой, богами, рождением или отсутствием хорошего рождения, заслугами или простой удачей на более низкое положение. Отличительной чертой высших классов в любую эпоху является стремление улучшить свое собственное положение и одновременно ухудшить положение низших классов за счет преимуществ, предоставляемых их положением.

Определенные пороки были присущи и низшим классам. В силу своего низшего положения они чаще затаивали обиду на высший класс, обоснованную или нет. Эти обиды могли привести к разрушительной политической нестабильности - в крайнем случае, к гражданской войне - или, что случалось чаще, к политической поддержке демагога, который разжигал и раздувал обиды и занимался личной и семейной коррупцией, прикрываясь популистским саваном. Из-за более низкого уровня образования низшие классы могли быть грубыми и прихотливыми, так же как высшие классы могли быть претенциозными и эстетскими. Простота легко переходила в простодушие; локалистский темперамент мог стать неотличимым от ксенофобии; приземленность слишком легко превращалась в низменность. В истории политической мысли демократия долгое время считалась одним из худших режимов, поскольку слишком часто свидетельствовала о том, что обычные люди недостаточно способны или предрасположены к тому, чтобы хорошо управлять собой или другими.

В то же время склонность каждого класса к развитию отдельных пороков уравновешивалась выявлением определенных потенциальных добродетелей, присущих каждому классу. Представители высшего класса были более склонны к культивированию и утонченным вкусам. Они чаще становились бенефициарами либерального образования, а значит, либералами в классическом понимании: людьми, свободными от повседневных забот и способными развивать определенные добродетели или качества характера, требующие досуга и утонченности. Они могли ценить и культивировать высокую культуру, часто были покровителями и хранителями многих из самых сокровенных предметов трансцендентной красоты. В своих лучших проявлениях они хорошо управляли государством ради всего государства, вдохновляемые уроками благородства и рыцарства, которые возникали в результате признания дара и привилегий их положения, а также соответствующей ответственности и обязанностей, которые это положение влекло за собой.

Аналогичным образом, рабочие классы также обладали определенным набором потенциальных достоинств, связанных с их положением. Они были более склонны опираться на реалии мира ограничений и естественных процессов, созвучных круговороту жизни и ритмам времен года, приливов и отливов, солнца и звезд. Если высшие классы могли ориентироваться на высшую культуру, то рабочие классы часто развивали практики, которые отражали постоянные реалии жизни, ее радости и боли, праздники и страдания. Их восхваляли как политическое воплощение "здравого смысла", носителей практики и верований, рожденных из близкого опыта реальности, в значительной степени нетронутых искаженными представлениями о реальности, которые слишком часто рождаются из абстрактных теорий, ставших возможными благодаря отрыву от границ. Поскольку они жили в более стесненных обстоятельствах, они развивали определенные добродетели, которые появились в силу необходимости, такие как бережливость, изобретательность, ремесло, здравый смысл, благодарность за малые блага и, часто, стоическая жизнерадостность даже перед лицом нищеты и страданий. Они часто были носителями повседневной культуры, которая действовала как своего рода закон и образование снизу вверх, предлагая каждому последующему поколению руководство, как лучше проложить свой путь в сложном мире. Не обладая высокой культурой, эта "низкая" культура часто была самой сутью культуры в ее самом широком и глубоком смысле: социальным суглинком, в котором росла, сохранялась, увековечивалась и обновлялась человеческая жизнь.

На протяжении долгой традиции западной политической мысли признавалось, что те же самые черты каждого класса, которые могли бы развиться в добродетели, слишком легко превращаются в соответствующие пороки, присущие каждому классу. Мыслители этой традиции подчеркивали, что естественная тенденция каждого класса - стать худшей версией самого себя, если он не будет проверен и исправлен другим классом. На базовом уровне самосохранения, чтобы предотвратить развитие порочного противоположного класса, каждый класс должен иметь возможность и стимул не только "проверять" свою противоположность, но и улучшать и возвышать ее.

Это давняя и глубокая традиция, широко понимающая необходимость "смешанной конституции" в самом широком смысле. Идеал "смешанной конституции" выходит далеко за рамки привычных американских механизмов "сдержек и противовесов", и, действительно, был, вероятно, подорван во времена основания Америки сужением его определения -