Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

плоть. Из-под покрова кожи, словно тетива, проступали туго натянутые связки бедер. Над стыдливо покоившимся фаллосом начинался мускулистый торс, который величаво поднимался к могучей груди и широким плечам.

— Как видишь, на мне нет новых ран, — сказал он жене. — Ни синяков, ни порезов.

Взгляд женщины опустился к его члену.

— Тебе ничего не обрубили?

Ганнибал улыбнулся.

— Нет, я вернулся целым. Враги и пальцем не коснулись меня.

— А ты их коснулся? — спросила она.

— Конечно. Многие из них теперь жалеют о своих поступках, а другие вообще ушли в иной мир.

— Скажи, а ты сам ни о чем не сожалеешь?

Он следил за ней уголками глаз, пока она обходила его.

— В этом походе меня вел Ваал. Я просто был покорным слугой его воли.

— Разве такое возможно? — спросила она из-за спины. — Ганнибал способен склониться перед волей другого существа?

— Да, если это мой бог.

Имилце приложила палец к его шее и провела по спинному хребту, остановившись чуть выше ягодиц.

— Понятно, — прошептала она и вдруг воскликнула: — А это что такое?

— Где?

Ганнибал изогнул шею, чтобы оглянуться. Однако прежде чем он сделал это, Имилце оскалила зубы и шутливо укусила его за плечо. Он уклонился в сторону, затем повернулся, прижал ее к груди и понес на постель, пока она дрыгала ногами в воздухе.

Чуть позже Ганнибал лежал на одеялах, сброшенных на пол. Он распростерся на животе, глядя на складки ткани в непосредственной близости от его лица — на выпуклости и вогнутости, напоминавшие хребты и ущелья. Он подправил пальцами несколько вершин и представил себе, что они были сделаны из камня. Имилце тихо передвигалась по комнате. Она остановилась, взглянула на мужа из неосвещенного угла, затем вновь сняла с себя одежду. Смочив пальцы в чаше с ароматной водой, она провела ими по набухшим соскам и вышла в круг света от лампы. Улегшись на спину мужа, Имилце устроилась там, как в колыбели — плечи женщины покоились на пояснице супруга, его ягодицы упирались в ее поясницу. Какое-то время они молчали. Наконец, она заговорила о том, что интересовало ее больше всего.

— Значит, ты все-таки решился? Ты хочешь напасть на Рим?

— Срок приближается, и я готов.

— Конечно, ты готов. Когда ты не был готов к войне? Но, Ганнибал, я думаю, ты поспешил с оценкой событий. Я не пытаюсь отговорить тебя. Мне известно, что ты думаешь своим, а не чужим умом. Но скажи, любимый, куда ты идешь?

— К славе.

Имилце задумчиво посмотрела на потолок. Одна из ламп чадила, и полоска черного дыма вилась по белой штукатурке, словно угорь, стремившийся найти путь к морю.

— Это все? — спросила она. — Только к славе?

— И еще к справедливости. К свободе. Ты можешь даже сказать, что к возмездию.

Ганнибал раздраженно вздохнул и заговорил короткими фразами.

— Я не должен обсуждать это с тобой. Пойми, Имилце! Твой муж не из числа обычных людей. Я рожден для войны. Она все для меня! Я слишком сильно люблю тебя, чтобы сердиться на твои слова. Но прошу, перестань.

Скатившись со спины супруга, Имилце устроилась под его рукой. Он обнял ее и придвинул к себе.

— Знаешь, что я подумала, когда впервые увидела тебя? — спросила она. — Это случилось не в день свадьбы, как ты мог бы предполагать. Я шпионила за тобой во время переговоров. Однажды я спряталась за настенными шкурами в доме отца, пока он ублажал тебя. Я провертела дырочку и наблюдала за вами.

— Твой отец содрал бы с тебя кожу за излишнее любопытство, — проворчал Ганнибал.

— Наверное. Но он отчаянно хотел породниться с Баркидами. Он не был так могущественен, как ты думал.

— Я знаю. Сейчас баеты мало что значат. Может быть, мне бросить тебя и найти себе другую жену?

Имилце хотела укусить его за плечо, но затем проигнорировала шутку мужа.

— Я боялась тебя, — сказала она. — Ты возлежал на ложе, как лев, настолько уверенный в своей силе, что даже в такой расслабленной позе заставлял всех дрожать. Я боялась, что ты съешь меня. Мне даже хотелось выйти из укрытия и, приняв позор на себя, расстроить наш обговоренный брак.

— Однако ты не вышла.

— Да, потому что, думая о тебе, я содрогалась от страха и желания. Ты притягивал меня. Я чувствовала себя, как бабочка, летящая к манящему свету факела и обреченная сгореть в его пламени. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Ганнибал кивнул.

— При осаде Арбокалы, — сказал он, — я встретился с молодым солдатом, который проявил недюжинную храбрость. За отвагу я подарил его обедневшей семье плантацию вблизи от Карфагена. Через несколько месяцев его родственники получат рабов и достаточное количество серебряных монет. Их жизнь совершенно изменится. Подобную власть я обрел благодаря моим действиям. И если я способен наградить таким образом молодого солдата, то что мне подарить жене? Осыпать ее серебром? Дать новых слуг? Нет, этого мало. Через два года ты сможешь выйти на балкон любого из моих дворцов, в котором пожелаешь жить, и весь средиземноморский мир будет лежать пред твоим ногами. Ты сможешь делать с ним все, что захочешь. Кто еще из мужей способен дать своей жене такое обещание и выполнить его? Тебе по нраву мой подарок?

Имилце проскользнула под супруга, и когда он оказался сверху, обвила его ногами. Несколько мгновений женщина смотрела на мужа, как будто хотела раскрыть в нем какую-то тайну. Но затем она улыбнулась, расслабилась и начала целовать его тело, нежно прикасаясь языком к горячей коже.

* * *

Ганнон Барка начал день более трезвым, чем многие. Хотя молодой генерал пировал не меньше остальных, он встал до рассвета и занялся насущными делами. Вскочив на неоседланного скакуна из конюшен Ганнибала, он проехал по улицам города. Тихие переулки были завалены мусором; обломками и обрывками, потерявшими форму в утреннем свете; кусками металла, которые могли быть частями доспехов, свалившихся на каком-то этапе вечернего веселья. Ганнон мог бы провести дознание по поводу беспечной траты боевого снаряжения, но пользы от этого не было бы. Разношерстная армия Карфагена состояла из солдат, собранных из всех уголков империи. Кто ведет их обычаи? И кто мог разобраться в их помыслах? Тем не менее, Ганнибалу как-то удалось сплотить эту массу, и целостность возникшего единства