Жернова истории 4 (СИ) - Андрей Колганов

Дальше в моих тезисах содержалось несколько советов по пропагандистскому обеспечению предлагавшихся решений – для СССР, для партий Коминтерна, и для внешнего пользования. И теперь у меня появилась робкая надежда, что этот ход всё же сработает. Оставалось пока неясным – что же вызвало перемену настроений в партийных верхах?

За всеми этими политическими заботами – да и многочисленные прямые служебные обязанности с меня никто не снимал – я подчас был вынужден жертвовать временем, которое хотелось бы посвятить собственной семье. Но вот на новогодний праздник я постарался оправдаться в том недоборе тепла и внимания, который тяжким грузом висел на моей совести. Хотя ассортимент игрушек в кооперативной и государственной торговле был неплох, а частники так вообще поражали разнообразием (и ещё больше – ценами), мы с Лидой часть ёлочных украшений решили сделать своими силами вместе с Лёнькой и Надюшкой.

Ножницы, клей, бумага, картон, акварельные краски, фольга, нитки – вот и весь немудрёный набор, который потребовался для работы. Основная работа по изготовлению игрушек досталась жене, а я в основном следил за техникой безопасности. Стоило Лиде чуть отвлечься, как ножницы или иголка тут же оказывались в руках у детей, однако я был постоянно начеку и вовремя пресекал это безобразие. К счастью, никто себе ничего не проколол, не расцарапал и не порезал. Но вот отмывать детей от клея и красок пришлось не раз. Годовалая Надюшка, конечно, была не столь активна, как её старший братец, который, как я ни бдел, ухитрился начать раскрашивать сестрёнке лицо, чем вызвал её басовитый рёв. Кое-как совместными усилиями наведя порядок и успокоив дочку, мы с женой завершали первый этап эпопеи с ёлочными украшениями.

Вторым этапом предстояло нарядить ёлку. Саму лесную красавицу притащила с базара Мария Кондратьевна, не забыв прикупить заодно и крестовину для крепления. Но для надежности я сделал ещё и две страховочных растяжки из шпагата, прикрепив их к гвоздикам, вбитым в плинтус. Теперь, если кто-то из детей и ухитрится опрокинуть ёлку, то упасть она сможет только в сторону стены. Ни стеклянных украшений, ни свечей мы предусмотрительно решили на ёлке не размещать.

Весь день 31 декабря 1929 года был посвящён новогодним хлопотам. Но вот, наконец, все игрушки развешаны, на верхушку водружена звезда, стремянка убрана на место, стол накрыт… Из шкафа-холодильника под окном извлечена бутылка шампанского, хлопнула, взлетая к потолку, пробка – и веселье началось. Хлопушки с конфетти, бенгальские огни, бумажные карнавальные маски, раздача немудреных подарков – шоколадных конфет, мандаринов – все послужило созданию праздничной атмосферы. В общем, Новый Год удался.

А дальше снова потянулась круговерть будней. Впрочем, буднями дело не обходилось. В середине января в «Правде» было опубликована небольшая заметка под заглавием «В Политбюро ЦК ВКП(б)». В ней сухо констатировалось, что в повестку дня ближайшего Пленума ЦК вносится вопрос о рассмотрении на XVI съезде партии, а затем на Конгрессе Коминтерна вопроса о реорганизации Коммунистического Интернационала. Неужели?.. Но следующие строки вызвали пробежавший по спине холодок: «Политбюро ЦК ВКП(б) заявляет, что распространяемые некоторыми членами партии слухи о якобы готовящемся выходе ВКП(б) из Коминтерна являются безответственной политической болтовней, граничащей с провокацией, и не имеют ничего общего с позицией руководящих органов партии».

Да-а… Как минимум, придется пока захлопнуть рот на эту тему. А ведь даже полное молчание не гарантирует от жёстких оргвыводов. И надо же мне было так по-мальчишески нарываться? Есть у меня такое дурное свойство характера – стоит взлелеять какой-нибудь замысел, так буду его тупо продвигать, невзирая ни на что. Добро бы моя упёртость касалась только планов на ближайшее воскресенье – тут всё может обойтись лишь небольшими трениями с женой, улаживаемыми без особых проблем. Но ведь и по самым серьезным вопросам иной раз действую подобным же образом, хотя давно уж пора научиться вовремя отставлять в сторону прожекты, грозящие столкнуться с непреодолимыми препятствиями.

Политика – политикой, но и семье я старался уделять возможно больше внимания, и не только по праздникам. Особенно, когда Лёнька ухитрился подхватить ангину. Как на грех, это произошло аккурат в тот момент, когда должен был начаться Пленум ЦК ВКП(б), не принять участие в котором было совершенно невозможно. В результате на заседаниях в Кремле я сидел как на иголках, ожидая того момента, когда можно будет рвануться домой. Хорошо, что Мессинг просто отпустил Лиду с работы, проигнорировав все возражения своего прямого начальника. Впрочем, Михаил Абрамович не стал становиться в позу, и махнул рукой на это нарушение субординации и служебной дисциплины.

Происходящее на Пленуме, несмотря на то, что мысли мои рвались к Лёньке, вовсе не проходило мимо моего внимания. Ситуация была донельзя серьезной. Дружное осуждение «девой оппозиции» в лице зиновьевцев, троцкистов, членов группы Смирнова-Сапронова было вполне предсказуемым, как и погромные нотки, звучавшие в речах некоторых выступающих. Настораживало иное: ритуальное клеймление левых загибщиков нередко сопровождалось изложением идей, происхождение которых из платформ оппозиционных групп достаточно легко угадывалось. Раздавались голоса, требовавшие расширения фронта капитального строительства, форсирования коллективизации села, запрета частной торговли хлебом и вообще наступления на частный капитал, подчинения всей работы госпредприятий обязательным плановым заданиям, спускаемым «сверху».

Это, разумеется, насторожило не только меня, но и тех, кого можно было отнести к «правым», не оставившим выдвигавшиеся предложения без внимания, сделав целый ряд критических выпадов в их сторону. Однако острая полемика по этим вопросам не развернулась: повестка дня не предусматривала принятия резолюций по тем вопросам, по которым наметилось расхождение. Тем не менее, всем было ясно, что внутри ЦК назревает конфликтная ситуация, ибо разноголосица мнений была налицо.

Немало понервничать меня заставило обсуждение проблем реорганизации Коминтерна. Только на Пленуме я, как и подавляющее большинство членов ЦК, ознакомился с предложениями Политбюро по этому вопросу. Феликс Эдмундович, свято блюдя партийную дисциплину, не стал заранее рассказывать мне о принятых решениях. Оказалось, что содержательно партийная верхушка взяла на вооружение почти все мои тезисы, за исключением одного…

Главный докладчик по этому вопросу, Николай Иванович Бухарин, основной упор сделал на рост самостоятельности, организованности и боевитости компартий, на успешный процесс их большевизации.

– В силу этого, – резюмировал докладчик, – больше нет нужды в жестком централизованном руководстве и мелочной опеке компартий со стороны центральных органов Коминтерна. Международная солидарность коммунистов теперь может осуществляться на более гибкой основе, предоставляя компартиям больше самостоятельности в учёте национальных особенностей своих стран.

Бухарин заявил так же о необходимости сокращения аппарата Коминтерна, уменьшении затрат на его содержание, и о переносе аппарата из Москвы. В качестве места для новой резиденции предлагалась Прага.

– С чешскими товарищами вопрос предварительно проработан, и они заверили нас, что серьезных препятствий для деятельности аппарата Коминтерна в Чехословакии не предвидится, – доложил Николай Иванович.

Помимо этого, предлагалось ввести должность председателя Исполкома Коминтерна. Бухарин особо отметил:

– Мы считаем, что ВКП(б) не следует предлагать кандидата на этот пост из своих рядов. Такое решение, как и перенос аппарата в Прагу, лишат наших противников повода кричать о «руке Москвы».

Но вот дальше Николай Иванович с пафосом повторил и развернул крайне неприятный для меня пассаж, опубликованный в «Правде» от имени Политбюро:

– Отдельные наши товарищи, – и его голос приобрел угрожающие оттенки, – справедливо критикуя некоторые не слишком удачные стороны работы Коммунистического Интернационала, проявили поразительную политическую близорукость, договорившись до того, что всерьез стали обсуждать: а не выйти ли ВКП(б) из Коминтерна? (Шум в зале).

Поскольку мое выступление на совещании Военно-промышленного комитента СТО слышали многие, то, несомненно, большая часть членов ЦК, если не все поголовно, уже знали, кто такие эти «отдельные товарищи». Бухарин же, проехавшись еще немного по поводу безответственной болтовни и верности партии принципам пролетарской солидарности, завершил свое выступление, так и не назвав мою фамилию.

Некоторые другие делегаты (Лозовский, Куйбышев, Ломинадзе), так же не преминули помянуть политическую близорукость и безответственную болтовню – и опять-таки без упоминания каких-либо имен и фамилий. Зная нашу политическую кухню, легко было понять, что такое безымянное шельмование означает: либо мне делается серьезное предупреждение, чтобы не лез публично со своими завиральными идеями, либо Политбюро не хочет разбираться со мной открыто, а устроит выволочку с оргвыводами в рабочем порядке.