Прекрасное лето - Чезаре Павезе

– Амелия уже наверху, – сказал он как ни в чем по бывало. – Она зовет вас.

Джиния молча поднялась вместе с ним. Дверь в мастерскую была как раз та, последняя, из-за которой не доносилось ни звука. Амелия сидела на тахте и курила, как будто в кафе.

– Почему ты сразу не поднялась? – спокойно спросила она.

Джиния обозвала ее дурой, но Амелия и Родригес повторяли, что она должна была сразу подняться, и доказывали это с таким убежденным видом, что с ними невозможно было спорить. И не могла же она кричать, что подслушивала под дверью, – получилось бы еще хуже. Но достаточно было посмотреть на них обоих, чтобы понять, что они о чем-то умалчивают и что тахта кое-что знает на этот счет. «Они принимают меня за дуру», – подумала Джиния, стараясь разобрать, растрепана ли Амелия и о чем говорят глаза Родригеса.

Шляпка Амелии – та, с вуалью, – валялась на столе, и Родригес, стоя спиной к окну, смотрел на нее с ироническим видом.

– Интересно, пошла бы Джинии вуаль? – ни с того ни с сего сказала Амелия.

Джиния состроила гримаску и принялась разглядывать картины, висевшие над головой Амелии. Но эти маленькие этюды сейчас уже не интересовали ее. Принюхиваясь, она чувствовала примешанный к холодной затхлости запах духов Амелии. Ей не удалось вспомнить, как здесь пахло в прошлый раз.

Потом она стала ходить по комнате, рассматривая картины на стенах. Вглядывалась в пейзаж или в натюрморт; останавливалась; не решалась отвести от него глаза; все молчали. Было здесь и несколько женских портретов; Джинии были незнакомы эти лица. В глубине комнаты она остановилась перед обтрепанной тяжелой занавесью во всю стену. Ей вспомнилось, как Гвидо прошел за эту занавесь, чтобы взять рюмки, и она вполголоса сказала: «Можно?», но те двое не услышали, потому что в эту минуту Родригес что-то говорил, и тогда Джиния слегка отвела портьеру и заглянула в щель, по увидела только разобранную постель и раковину умывальника. Там тоже чувствовался запах духов Амелии, и Джиния заметила это, думая о том, что, должно быть, хорошо спать одной в этом закутке.

VII

– Родригесу до смерти хочется, чтобы ты ему позировала, – сказала Джиния, когда они возвращались домой.

– Ну и что?

– Ты разве не заметила, как он вертелся вокруг тебя и все смотрел на твои ноги?

– Пусть его смотрит.

– А Гвидо ты никогда не позировала?

– Никогда, – сказала Амелия.

Проходя через площадь, они увидели Розу, которая шла под руку с молодым человеком, но не с Пипо, а с другим. Она висела на нем, точно вдруг охромела, и Джиния сказала:

– Смотри. Они боятся, что потеряются.

– В воскресенье все позволено, – сказала Амелия.

– Но не па площади. На них просто смешно глядеть.

– Охота пуще неволи, – ответила Амелия. – Когда дуре приспичит, она еще не на то способна.

Джиния узнала от Родригеса, что Гвидо часто получает увольнительную па вторую половицу дня и приходит в мастерскую работать.

– Он и ночью писал бы, если бы мог. Чистый холст действует на него, как красное па быка, и он не успокаивается, пока не замажет его, – сказал Родригес и засмеялся похожим па канюль смехом.

Ничего не сказав Амелии, Джиния выбрала день, когда Родригес был в кафе, и одна отправилась в студию. На этот раз, когда она поднималась по лестнице, у нее колотилось сердце уже но другой причине. Но ей не пришлось раздумывать перед дверью: она была открыта.

– Войдите, – сказал Гвидо.

Джиния в замешательстве захлопнула за собой дверь и, тяжело дыша, остановилась перед художником. Может быть, такое впечатление вызывал закат, но бархатная портьера, па которую падало солнце, бросала па всю комнату красноватый отсвет. Гвидо, наклонив голову, двинулся к ней и спросил:

– В чем дело?

– Вы меня не узнаете?

Гвидо, как и в тот раз, был без куртки, в рубашке и серо-зеленых брюках.

– И другая здесь? – спросил он.

Тогда Джиния объяснила ему, что пришла одна, а Амелия в кафе.

– Родригес сказал мне, что я могу прийти посмотреть картины. Мы уже приходили один раз утром, но вас не было.

– Тогда садись, – сказал Гвидо. – Я закончу одну работу. Он вернулся к окну и принялся скоблить ножом деревянную доску. Джиния опустилась на тахту, до того низкую, что, когда она садилась, ей показалось, будто она падает. Она была смущена этим «садись» и чуть не рассмеялась, подумав о том, что все, и художники, и механики, сразу начинают говорить девушке «ты». Но ей было приятно сидеть, прикрыв глаза, в этом мягком красноватом свете.

Гвидо сказал что-то про Амелию.

– Мы с ней подруги, – отозвалась Джиния, – по я работаю в ателье.

Солнечный свет мало-помалу угасал, Джиния встала и, повертев головой, стала разглядывать одну маленькую картину. Это был натюрморт с ломтиками дыни, которые казались прозрачными и водянистыми. Джиния заметила, что на картине лежит пятно света, только не настоящее, а нарисованное, и что оно напоминает тот красный отсвет, на который она обратила внимание, когда вошла. Тогда она поняла, что, для того чтобы рисовать, надо разбираться в таких вещах, но не решилась сказать это Гвидо. Гвидо подошел к ней сзади и стал вместе с ней смотреть картины.

– Это старые вещи, – говорил он время от времени.

– Но красивые, – сказала Джиния, замирая от страха, потому что ждала – вот-вот она почувствует на своем плече его руку. – Красивые, – повторила она и отступила в сторону.

Гвидо, не двигаясь с места, продолжал смотреть па картины.

Когда он закуривал сигарету, Джиния, опершись па стол, начала расспрашивать его, чьи это портреты на степах и рисовал ли он когда-нибудь Амелию.

– Ведь Амелия натурщица, – сказала она.

Но Гвидо точно с неба свалился – сказал, что знать об этом не знал.

– Я сама видела, как она позировала, – подтвердила Джиния.

– Вот это новость. Какому художнику?

– Я не знаю, как его фамилия, по она позировала.

– Голая? – спросил Гвидо.

– Да.

Тут Гвидо расхохотался.

– Она нашла свое призвание, ей всегда нравилось показывать свои ноги. И ты тоже натурщица?

– Я – нет, я работаю, – вспыхнув, ответила Джиния, – я работаю в ателье.

Но она была слегка обижена тем, что Гвидо даже не предложил нарисовать ее портрет. Если ее профиль поправился Бородачу, то почему же он не нравится Гвидо?

– Амелия много чего сочиняет, – сказала Джиния, – она любит выдумывать всякие небылицы. Непонятно, чего она хочет.

– С ней не соскучишься, – весело сказал Гвидо. – Эта студия всякое видела.

– И теперь еще видит, – сказала Джиния. – Амелия и Родригес времени даром не теряют.

Гвидо посмотрел на нее не то серьезно, не то игриво: уже вечерело и выражение его лица трудно было уловить. Джиния подождала ответа, но он не последовал. После долгого молчания Гвидо сказал:

– Ты мне нравишься, Джиния. И знаешь, мне нравится, что ты не куришь. У девушек, которые курят, всегда что-нибудь неладно.

– Здесь совсем не пахнет масляной краской, как у других художников, – сказала Джиния.

Гвидо стал надевать куртку.

– Здесь пахнет скипидаром. Это приятный запах.

Джиния не поняла, как это получилось, но она вдруг увидела прямо перед собой его лицо и почувствовала, как он коснулся рукой ее затылка, в то время как она, ударившись бедром об стол, как дура таращила глаза. Наваливаясь на нее, Гвидо сказал:

– У тебя под мышками пахнет приятнее, чем от скипидара. Красная как рак, она оттолкнула его, бросилась к двери и выбежала. Остановилась она только на трамвайной остановке. После ужина она пошла в кино, чтобы не думать о том, что произошло в студии.

Но она все-таки думала об этом, и чем больше думала, тем яснее становилось ей, что она опять пойдет туда. И вот поэтому она не находила себе места: она знала, что поступила глупо, как девушка в ее возрасте уже не должна поступать. Она надеялась только, что Гвидо обиделся на нее и больше не станет пытаться ее обнять. Она не могла простить себе, что, сбегая вниз по лестнице, не прислушалась к тому, что он кричал ей вслед, и теперь не знала, звал ли он ее вернуться. Весь вечер в темном зале она с болью в сердце думала о том, что, какое бы решение она ни приняла сейчас, она все равно пойдет к нему опять. Она знала, что иначе желание снова увидеть его, и извиниться перед ним, и сказать ему, что она была дурой, свело бы ее с ума.

Назавтра Джиния в студию не пошла, по тщательно вымыла подмышки и вся надушилась. Она рассудила, что сама виновата, если распалила Гвидо, но в иные минуты была рада, что так получилось, потому что теперь она знала, чем завлекают мужчин. «Амелия эти вещи прекрасно знает, – думала она, – но для того, чтобы узнать их, ей пришлось растратить себя».

В кафе она застала Амелию с Родригесом. Войдя, она сперва испугалась, подумав, что они все знают, потому что Амелия как-то странно посмотрела на нее, но через минуту уже успокоилась и, слушая обычные глупости Родригеса, притворялась усталой и скучающей, а про себя вспоминала голос Гвидо. Теперь она многое понимала: почему Родригес, когда говорил, наклонялся к Амелии, почему он щурил глаза, как кот, почему Амелия вдруг поладила с ним. «У Амелии мужские вкусы, она поопаснее Гвидо», – думала Джиния и невольно смеялась про себя.