Падаль - Дмитрий Щербинин

Когда грузовик остановился они нехотя поднялись и взяли свои автоматы: одеваться они не стали - так и остались в одних трусах, граммофон не выключали и в воздухе все шипел и рвался пьяный марш.

Иван следом за офицером вышел из машины и вдохнул с наслаждением теплый, с душистым травным запахом принесенный с полей, воздух. Глянул он и на лес стоящий яркой стеной в сотне метров.

В это время хлопнула задняя стенка кузова и стали выпрыгивать оттуда женщины и дети...

И вновь начался кошмар. Иван ощутил сладковато тошнотворный привкус в крови во рту, но он не мог эту кровь выплевывать или сглатывать. Он просто смотрел.

Тех женщин и детей, которые при выходе из грузовика оступались, падали солдаты лениво, без злобы (они ведь отдохнули под кроной) били прикладами по спинам или прямо по головам. Последней в кузове осталась голосящая пронзительно над умершей дочерью женщина, она не воспринимала происходящего и только заходилась в пронзительном вопле:

- Ол-л-яя-а-а!!

Офицера этот крик явно раздражал и он, сморщившись и нервно отбросив в сторону недокуренную сигару выхватил револьвер и, запрыгнув в кузов, несколькими свинцовыми разрядами прекратил этот, столь неприятный ему вопль. Других женщин и детей построили в ряд и велели раздеваться - тогда все поняли, что ждет их.

А Иван, осев на разом ослабевшие колени привалился спиной к колесу грузовика. Его тошнило, а он даже и не замечал этого: кровь мешаясь с содержимым его желудка медленно выплескивалась на запыленную одежду, а он все смотрел...

Одна из женщин попыталась воспротивиться, кто-то закричал, кто-то зарыдал, кто-то упал на колени, моля о пощаде для детей... Непокорных били прикладами, били сильно, но только по лицу, чтобы не испачкать одежду... Какая-то молоденькая беленькая девушка, прижала своего малыша крепко-крепко к груди и шепча молитву бросилась бежать. Один из солдат одним рывком догнал ее, повалил в дорожную пыль и со всего размаха обрушил приклад на ее лицо... Там все разом залилось кровью, а он, обиженный тем, что ему пришлось волноваться - бегать за ней под этим жарким солнцем, ударил еще прикладом и младенца, а потом еще раз ее - ногой в живот...

В этот страшный момент мысли в голове Ивана прояснились.

"Неужели я действительно трус и подлец? Да ведь так, пожалуй, и есть. Захотел ведь спасти семью, по легкой дороге пошел. Ведь правильно та женщина сказала - выслужиться захотел. Ну пусть не за хлеб с маслом, а за то, чтобы жену и детей не тронули. Ну вот выслужился, привез, теперь может и не тронут твою Марью да Сашку с Ирой, а ты смотри, падаль, как с твоей выслуги убивают других Марий, Сашек да Ирок. Вон они - чем хуже тот мальчонка твоего Сашки, его мать уже штыком закололи, а он смотрит теперь на всех так, точно глотку им перегрызть хочет... и на меня, и на меня он так же смотрит. И правильно делает: я ведь поддался, я же послужил этим нелюдям хоть немного. Ну теперь смотри Иван и запоминай; все Иван запоминай..."

Еще несколько женщин бросились на солдат и те, сожалея о испорченной одежке, метнули в них смертоносный свинец.

- Мама! Мама! - вдруг закричала маленькая девочка в белом платьице. страшно мне мамочка! Что эти дяди делают, мамочка! Давай уйдем отсюда, пожалуйста! - и вдруг взмолилась протянув тоненькие ручки к фашистам, Отпустите нас пожалуйста! Дяди, что вы делаете?! Маме плохо...

Один из тех к кому обращены были эти слова сморщился, передернулся и, бросившись к граммофону, сделал пьяный марш еще громче - теперь он оглушающе шипя ревел в воздухе, заглушая все крики...

Иван все еще смотрел на эту девочку в беленьком платьице. Это платье оставалось облачно белом, хотя все вокруг были в пыли; и лицо девочки было не изможденным, а светлым и чуть растерянным: она просто не понимала и не могла понять происходящего - для нее не существовало царящего вокруг ужаса: тот светлый, сказочный мир детских фантазий в котором жила она все время до этого был так силен, что этот ад не мог захлестнуть ее, она просто оставалась такой же, какой была раньше. Но она, видя боль на лице своей матери, волновалась за нее...

Иван, затравлено шипя и выплескивая большими комьями изо рта кровяную смесь, пополз к этой девочке.

Но он полз слишком медленно: тело его не слушалось, дрожало все, передергивалось. А с них уже содрали одежду, и все они: и женщины, и дети испуганно жались теперь под пронзительными взглядами солдат и офицера.

Их повели ко рву, который, судя по свежему пласту земли, раскопан был совсем недавно. Дети, по большей части не понимавшие что их ожидает, плакали, заглядывали в смертельно бледные лица своих матерей, и чувствуя приближение чего-то грозного и непонятного для них, просили освобождения.

А в женщинах надломились выкрученные до предела пружины нервов. Почти все они не кричали более, а лишь беззвучно роняли крупные страшные слезы... У Ивана опять заклубилась перед глазами кровавая пыль и вот кажется ему уже, что не слезы это катятся по их щекам, а капли темной крови. И их презрительный шепот налетал на него со всех сторон волнами: "Падаль! Выслуживайся... води им машины за свой кусок хлеба с маслом!"

- Стойте! Стойте! - хрипел он, прорываясь вслед за ними рывками... и понимал с ужасом, что слабого его голоса никто не услышит, что этот его жалобный стон бессильно тонет в оглушительном пьяном марше, но гораздо громче этого шипящего марша звучали полные презрения, проклинающие его голоса матерей.

И вновь услышал звонкий и мощный, дребезжащей ослепительной звездно-хрустальной струной, протянувшейся через всю вселенную голос - голос той малютки с ясным, чистым взором:

- Мама! Мамочка, почему тот дядя ударял тетю? Ведь этого не должно быть, ведь он сделал ей больно... мамочка, почему все такие грустные, почему никто не смеется, почему все плачут. Солнечный денек сегодня - да, мамочка? Смотри какая травка зеленая, а вон там речка на солнце блестит, надо в ней всем искупаться, а то на солнышке жарко, вот потому наверное все такие злые. Ну скажи чего-нибудь... ну надо чтобы все развесились, ведь мы могли бы все сесть и песенку спеть, ну зачем печалиться, ведь солнышко светит... Ой, мама, смотри, смотри - это же наш Шарик бежит, вот здорово!

И это было, быть может, невероятно - откуда взялась эта собака. Возможно, это была их домашняя собака, забытая, потерянная где-то в огромном потоке отступающих... и вот именно теперь, каким-то чудесным провидением, словно волшебный мираж неслась она к ним через поле. Это был большой, ослепительно белый, пушистый, действительно похожий чем-то на облачный шар пес. Он бежал со стороны Цветаева и, судя по свисающему языку, устал от долгого бега. Но как только окрикнула его девочка завилял он быстро хвостом и даже взвизгнул от радости и рванулся к ней уже со всех сил, словно росчерк молнии.