Исчезнувший мир - Димитр Ангелов

Весь этот день чунги провели на земле, изумленные, обрадованные, любопытные. Все звери, задрав кверху ноги, запрокинув головы, лежали среди деревьев мертвые, неподвижные, грозно оскаленные. Мертвые были и хо-хо, и грау, и ланч, и хе-ни, и ри-ми. Ничей рев, ничей хищный вой не нарушали молчание этой обширной гробницы.

Но эта непривычная тишина и зрелище неподвижно простертых, оскаленных зверей начали пугать чунгов; им казалось, что мертвый грау вот-вот прыгнет и вцепится в них своими широкими лапами. Ибо все это было для них совсем новым, еще невиданным, впервые случившимся. Они так и не посмели разойтись хоть на миг — целый день стаями блуждали взад и вперед по лесу. Только заметив, что скоро наступит темнота, они рассыпались и полезли на деревья, а наутро снова спустились на землю со свойственной им подозрительностью и настороженностью: внимательно оглядываясь, расширяя ноздри, вслушиваясь. Но земля и на этот раз ответила им молчанием: ни рева, ни шума.

Тогда крупных, всегда серьезных, всегда молчаливых чунгов охватило необычайное, непривычное чувство — желание играть. Они начали кувыркаться через голову, бороться, валять друг друга по земле, издавая всхлипывание и визг. Одни подпрыгивали на месте, другие растопыривали лапы и перекатывались от дерева к дереву, третьи ложились на спину и дрыгали в воздухе всеми четырьмя лапами. Это были для них совсем новые ощущения, каких они не испытывали, живя на деревьях.

Валяясь по земле, они пачкали себе шкуры на спинах зеленым и серым, и эта раскраска веселила их еще больше. Одни из них стали играть в прятки среди деревьев, другие гонялись друг за другом, радостно всхлипывая. Рычание их превратилось в крики. Даже чин-ги, привлеченные их необычайными криками и игрой, спустились на нижние ветви деревьев, и, глядя на возню своих больших собратьев, дико, радостно визжали.

Когда начало смеркаться, чунги снова полезли на деревья: сгущавшийся мрак испугал их. А на другой день в нос им ударило неприятным запахом: трупы утонувших зверей начали разлагаться. В последующие дни воздух в лесу пропитался тяжелым смрадом. Непривычные к такому смраду, чунги зафыркали и стали убегать на вершины деревьев. Привлеченные запахом разлагающихся трупов, из-за опавших листьев показались черные усатые мордочки каких-то маленьких, невидимых сверху зверьков. Они собрались вокруг утопленников и заработали над ними — усердно, неутомимо, от темноты до темноты. Кри-ри помогали им: слетались стаями на гниющие трупы, сипло каркали и обнажали кости своими длинными изогнутыми клювами.

Много дней подряд кри-ри и усатые зверьки трудились над трупами утонувших животных и, наконец, очистили лес от них, а с ними исчез и тяжелый смрад. Остались только кучки костей, белевших повсюду в полумраке лесной чащи. Потом и кости исчезли. И воздух в лесу опять стал чистым и свежим.

В нескончаемом лесу каждый из зверей вел свой образ жизни. Грау мог прыгать, кри-ри — летать, крок — плавать, чунги — лазать по деревьям. Грау питался мясом, дже — травой, ри-ми — падалью, чунги — плодами. Грау жил на земле, кри-ри — в воздухе, крок — в воде. Чунги жили на деревьях. Поэтому они не знали земли. Раньше, когда грау и гри скрывались за каждым кустом и деревом, чунги смели иногда спускаться на землю за упавшими плодами или за водой, но не могли наблюдать. Глаза их не видели ничего, кроме других зверей.

А теперь никаких других зверей не было. За много дней и ночей, когда чунги свободно блуждали по земле, ни один зверь не заревел на них, ничья притаившаяся тень не мелькнула. Теперь чунгам было уже некого бояться.

И они беспрестанно шныряли то тут, то там: оглядывали, ощупывали, обнюхивали. Они совершенно спокойно садились и ложились, не боясь нападения грау, и все четыре лапы у них были свободны. Они не держались ни за какие ветки, но и не падали, так как падать было некуда: они и так уже были на земле.

Любопытство их было ненасытно. Земля открылась им как совершенно новый мир, который они раньше не могли бы узнать, если бы даже захотели. Ибо для другого мира у них не было ни глаз, ни ушей. Глаза и уши у них были только для мута и грау.

Чунг и пома увидали вдруг вокруг себя так много нового и разнообразного; не успевали они рассмотреть что-нибудь одно, как их подманивало к себе другое. Одно за другим чередовались все новые открытия — для глаз, для вкуса, для пальцев, каждое удивительнее, сочнее, душистее другого. Только теперь земля открылась для них в своем настоящем виде: чудно свежая, ароматная, манящая.

Низкие раскидистые кусты угостили их такими сладкими ярко-красными ягодами, каких ветви деревьев им никогда не дарили. Пома, присев на корточки, срывала сочные красные ягоды и глотала их целиком. Понадобилось съесть множество их, чтобы утолить охватившую ее жадность. В сравнении с плодами на деревьях они были так малы, что попросту терялись у нее между пальцами; зато они были вдвое сочнее и слаще.

Трава оплетала им ноги длинными тонкими стеблями. Чунг и пома наклонялись и, слегка дернув за стебли, отделяли их от корней. Стебли наполняли им рот густым молочным соком, который щекотал им небо и заставлял жмуриться от удовольствия. Чунг разломил стебель одной широколистной травы, и такой же густой молочный сок склеил ему пальцы. Он вкусно захрустел сочным стеблем и, не покончив с первым, принялся за второй. Большой рот его покрылся молочной пеной.

Потом они очутились среди пышной высокой гу-на и затерялись среди ее широко раскинутых листьев, собранных кудрявыми складочками от одного края до другого. Чунг надкусил лист, — он был крупный и мясистый, — и ощутил во рту приятный сладковатый вкус.

Не зная, как поступить со всем этим разнообразием, внезапно окружившим их, чунг и пома стали срывать и ломать бесчисленное множество листьев, стеблей, ягод, полных молочного сока кореньев и побегов. Пома совершенно случайно дернула стебель гу-та, и из земли выскочила сочная, хрупкая луковица. Пома сорвала с нее грязную оболочку, откусила, и луковица захрустела у нее на зубах, как кости маленького дже на зубах у грау.

В один день земля дала чунгам столько новых приятных ощущений, сколько деревья не могли им дать от рождения до смерти. Это было невиданное изобилие и разнообразие для пальцев, для вкуса, для взгляда: широкие мясистые листья, крупные сочные луковицы, ярко-красные, сочные, душистые ягоды, хрупкие молочные стебли и корневища… Словно для них одних земля сберегала все это богатство в ожидании дня, когда они спустятся с деревьев. Она буквально засыпала их лакомствами, одно чудесней другого.

У чунга и помы не было никакого опыта в подборе пищи, но, несмотря на это, они хорошо знали, что можно есть, а что нельзя. Ветки одного куста, усыпаны ягодами, такими привлекательными на вид, но чунг и пома даже не трогают их. Из одного оборванного стебля вытекает густой молочный сок, но чунг и пома проходят мимо, словно не видя его. Мягкие, плавно округленные сочно-зеленые листья почти касаются их губ, а они их даже не замечают. Очевидно, на некоторых привлекательных травах и ягодах лежит некий незримый, неосознанный запрет, и чунг и пома даже не пытаются нарушить его. Они выбирают себе пищу не по опыту или сознанию, а по инстинкту.

Мучнистые плоды на одном высоком кустике насытили их еще больше, и они ощутили жажду. И вместо того, чтобы перепрыгивать с дерева на дерево в поисках застоявшейся в дупле пахучей воды, они попросту склонились к тихо журчащему ручейку. Вода текла тут, не высыхая, не испаряясь. Чистая, прохладная, она приятно освежила их. В то время как чин-ги пили воду, обмакивая в нее передние лапы и потом обсасывая их, в то время как гри и грау лакали ее своими длинными языками, в то время как дже и мут погружали в нее свои морды, чунг и пома зачерпывали ее ладонями и, запрокинув голову, выливали себе в рот. Половину зачерпнутой воды, а то и больше, они проливали при этом себе на грудь и на все туловище.

Однажды маленький чунг отцепил пальцы от шерсти матери и пополз по траве, по опавшим листьям. Это доставило ему ощущения, каких не испытывал еще никто из чунгов, рожденных до него. А пома, склонив над ним свое мохнатое туловище, глядела так, словно видела его впервые. В глазах у нее читались изумление и радость, так как маленький чунг полз по земле и не падал.

Маленьким чунгам в ветвях деревьев всегда угрожала опасность: оторвавшись от тела матери при ее прыжке или по другой причине, детеныш летел вниз, как перезрелый плод, и падал на землю, если не успевал схватиться за ветку. А упасть — это было опасно не только для маленьких, но и для взрослых чунгов. Хотя они были удивительно гибки и ловки в лазании и прыжках по деревьям, но достаточно было неверно рассчитать свой прыжок — и всякий чунг мог полететь вниз и упасть на землю.

Многие и многие дни прошли, пока чунги решились встретить темноту на земле. Легкость, с которой всякий из них устроил себе логовище, удивила и обрадовала их. Не нужно было ломать ветки, не нужно было искать удобное дерево, не было опасности, что настил из ветвей не выдержит их тяжести… Всего этого теперь не было. Они попросту нарвали широких веток, насыпали их кучкой и легли сверху: мягко, удобно, приятно! Никакие острые концы сучьев не кололи их в спину. И вместо того чтобы согнуться вдвое, чунги разлеглись и раскинули лапы. У них было смутное, неопределенное чувство, что когда-то в каком-то далеком, давно забытом прошлом они уже ночевали на земле.