Надрез - Марк Раабе

– Вы правда журналист? – запыхавшись, выпалила она.

– Терпеть не могу журналистов.

Лиз удивленно приподняла брови.

– А журналисток?

– Тоже.

– Может быть, вы просто еще не познакомились с той самой?.. – Лиз улыбнулась. – Если вы хотите что-то узнать о Дэвиде Науманне… Пойдемте, я угощу вас обедом.

– Кофе, – отрезал Габриэль.

– Тоже неплохо. Может быть, это сподвигнет вас на то, чтобы использовать в речи не такие короткие предложения.

До длинных предложений дело так и не дошло, но два месяца спустя Лиз позвонила Габриэлю – она еще помнила, как легко он справился с Забриски.

– Черт, откуда у вас мой номер телефона? – раздраженно осведомился он, узнав голос Лиз.

– Я ведь журналистка. Или вы забыли?

– И?..

Лиз помолчала, думая, не совершает ли ошибку, обращаясь именно к нему.

– Я хочу предложить вам работу.

– У меня есть работа, – буркнул Габриэль.

Ей хотелось повесить трубку, но что-то ее останавливало.

– Вы могли бы взять отпуск.

– Отпуск? – Судя по голосу, в его лексиконе такого слова и в помине не было. – С чего бы это?

Лиз кашлянула.

– Скажу вам честно. Мне нужен человек, который в случае чего может спасти мою задницу. И я подумала о вас.

На другом конце провода воцарилась тишина.

– Что вы планируете? – наконец спросил Габриэль.

– Мне нужно слетать в Цюрих, взять интервью у одного бухгалтера.

– Бухгалтера? Тогда зачем вам телохранитель?

– Его бывший начальник мне угрожал, – объяснила Лиз. – Он хочет во что бы то ни стало избежать огласки.

Девять дней спустя Лиз и Габриэль поселились в Цюрихе в отеле «Европа» в номере с двумя комнатами, соединенными дверью. В ночь перед интервью Лиз снились кошмары. Во сне ее мать выступала против нее свидетельницей в суде. Зал суда был высоким, похожим на церковь, – и безлюдным. У алтаря стоял ее отец, стучал какой-то огромной книгой по мрамору, призывал осудить Лиз за ересь и приговорить к казни через сожжение на костре. Обливаясь по́том, Лиз вскинулась ото сна, пошла в ванную – и упала. Не успела она подняться на ноги, как Габриэль очутился рядом, его очертания чернели в темной комнате.

– Все в порядке? – спросил он.

«Нет! – хотелось крикнуть Лиз. – Убей их, их обоих!» Ее губы дрожали.

– Ш-ш-ш… – прошептал Габриэль.

От его глубокого, хрипловатого голоса Лиз охватило возбуждение, внизу живота сладко засосало. Габриэль погладил ее по лицу, ощутил влагу на ее щеках. Она перехватила его руку, не отпускала, не хотела, чтобы он уходил. Сон еще не развеялся.

Второй рукой она обняла Габриэля за шею и притянула к себе. Его лицо было так близко, что она чувствовала его дыхание. Он замер, напрягся, словно все это – слишком для него. Это мгновение длилось бесконечно. Ее сердце, казалось, остановилось – а ведь только что оно билось так часто, всего миг назад ее трясло от страха. И Габриэль чувствовал все то же, что и она. Он мог отстраниться. То был один-единственный, длившийся вечность миг, когда они оба должны были принять решение. И все словно говорило о том, что сейчас он уйдет. Его колебание, затаенное дыхание, окаменение, холод пальцев на ее руке – они были ледяными, точно его охватила паническая атака.

Быть может, Лиз просто показалось, но ведь и губы его дрожали, как и у нее?

Застонав, она притянула его еще ближе. Лиз не могла сдержаться, ей хотелось ощутить его близость в этой темноте. Ее разум воспротивился, нашептывая, что все пошло не так. Проклятый кошмар, этот мужчина в темноте, его нерешительность. Все. Но она притянула его к себе, приблизила губы к его губам. То был не поцелуй, но их дыхание слилось воедино – не поцелуй, но миг до поцелуя. А она была так возбуждена, точно Габриэль уже вошел в нее. Предвосхищение того, что неминуемо воспоследует, неизбежно, оно будет длиться вечно. То было обещание, нет, исполнение обещания, которое никто из них так и не отважился дать. В том миге словно содержалось все ее одиночество – и тоска по исцелению. И если бы она могла прочесть мысли Габриэля, то разрыдалась бы – столь отчаянной была его борьба с самим собой. Если бы она могла прочесть его мысли, то услышала бы:

«Люк, беги! Отпусти ее, она опалит тебя, слышишь? Ты сгоришь!»

Она почувствовала бы его тоску, тоску одиннадцатилетнего мальчика, заключенного в тело сорокалетнего. Все эти годы между одиннадцатью и сорока точно испарились. Он стоял на краю трамплина на головокружительной высоте, и ему хотелось прыгнуть – но и убежать тоже, прочь, к лестнице, с ее чертовыми надежными ступенями.

Она никогда бы не подумала, что он решится. И она никогда бы не подумала, что она решится.

Но они приняли решение. Прыгнули с того трамплина. Оба.

Лиз вздыхает. Этот звук точно эхом отражается от кафельных стен коридора. Она все еще раздражена тем, как сильно скучает по Габриэлю. А ведь она всегда считала себя самодостаточной. Желание подышать свежим воздухом побеждает. Парк Фридрихсхайн прямо за углом. Лиз раздумывает, стоит ли отправляться на прогулку одной в такой поздний час. И снова она замечает, сколь сильно на ее решения влияет тот факт, рядом Габриэль или нет.

Она резко распахивает дверь, обводит взглядом улицу. И снова не замечает зеленый грузовик. Лиз выходит из подъезда. «К черту, – думает она. – Я уже тысячу раз тут гуляла, хоть с Габриэлем, хоть без него. И там полно фонарей, в конце концов».

Не обращая внимания на красный свет светофора, она пересекает Данцигерштрассе, минует колею наземки. Бадминтонные корты на краю парка закрыты в такое время, но неоновая реклама все еще светится. Лиз ступает в тень невысоких деревьев, окаймляющих тропинку в парке.

Тут пахнет собачьим дерьмом и сырой землей. Тихо шелестит листва деревьев, и эти шорохи успокаивают Лиз. Под ногами у нее похрустывают мелкие камешки. Лиз осторожно огибает лужу, чувствуя, как животворящий ветер легонько играет ее волосами.

Никого во тьме между деревьями она не замечает. Ветер уносит прочь запах человека за ее спиной, шорохи заглушают его тихие шаги. Лиз не замечает, что он догоняет ее. Мужчина уже за ее спиной, на расстоянии вытянутой руки, он может коснуться ее плаща, чувствует аромат духов на ее шее, въевшийся в одежду запах забегаловки.

И тут под подошвой ее преследователя с хрустом ломается тонкая ветка.

Лиз резко останавливается, ее инстинкты срабатывают молниеносно. Поднимаются волоски на затылке, ей хочется оглянуться – но она боится. Время растягивается – и рвется. Рука мужчины стальной манжетой сковывает ее шею. Она ощущает прикосновение его тела, напряженного, как натянутая тетива. Жаркое дыхание гладит ее щеку, что-то кожистое, неровное трется об ухо. Лиз пытается кричать, но рука сжимает ее горло, женщина задыхается.

– Привет, Лиз… – шепчет хриплый голос.

«О господи, нет!» Лиз в панике пытается вдохнуть.

– Не сопротивляйся, малышка. – Давление безжалостно усиливается. – Я заберу тебя с собой. Мы устроим праздник. Мы с тобой. И я приглашу кое-кого еще. Тринадцатого. – Он смеется, смех его – точно звук бьющегося стекла. – Тебе подходит?

Хрипя, Лиз пытается ударить его локтем.

– Какая ты сильная… Я знаю многих, кто так слаб…

«Пожалуйста… Неужели меня никто не видит…» Глаза Лиз готовы выскочить из глазниц, они словно мячики для пинг-понга. Рука сдавливает ее горло, вес тела тянет вниз, будто она висит в петле. Залитое оранжевым светом ночного города небо меркнет, становится столь же черным, как и деревья вокруг. Перед глазами у Лиз все плывет. Она в отчаянии думает, что если сейчас умрет, то опорожнит мочевой пузырь, и в тот же момент в ее голове проносится мысль о том, что прямо сейчас не это должно ее волновать.

И вдруг мужчина отпускает ее. Лиз падает, точно обмякшая кукла. Она слабо щурится. Там, где только что стоял мужчина с твердой, как сталь, рукой и странной, будто искусственной, кожей… никого нет.

«Он ушел. Ушел! – думает Лиз. – Но почему?» Она ловит ртом воздух, грудная клетка вот-вот лопнет. С кислородом, хлынувшим в легкие, приходит облегчение. Она пытается подняться, но ноги подгибаются. Лиз беспокойно оглядывается. «Где же он?»

Страх не отпускает.

«Что, если он до сих пор здесь?»

Она обводит взглядом кусты у тропинки, гравий… и вдруг замечает, почему мужчина отступил. Метрах в десяти от нее горит фонарь. И к нему идут два парня.

«Слава богу!» Лиз пытается позвать на помощь, но заходится кашлем.

Парни останавливаются прямо у фонаря.

– Ну-ка, ну-ка, кто тут у нас? – Он едва ворочает языком, щурится, и его губы растягиваются в гротескной улыбке. Лицо его усеяно прыщами. – Это же та самая шлюшка из вагона…

Его приятель утирает сопливый нос.

– И ни одной камеры слежения вокруг, сучка. – Его голос дребезжит, как циркулярная пила.