Завод седьмого дня (СИ) - Владислав Римма Храбрых

Весь город, казалось, замер. Иногда только знакомые заходили к Мартенсам или Якобсам, чтобы выразить соболезнования или предложить помощь Йохану да Карелу. Те от помощи отказывались, и только от дома к дому бегал Альберт, помогая то тут, то там, передавая бумаги и записки.

Когда никто не видел, вся ответственность за ферму перекладывалась на Альберта, у которого это получалось лучше, а Карел незаметно ускользал оказывать посильную помощь Даану. Тем более, помощь тому действительно была нужна.

С Йоханом он по-прежнему не пересекался, даже тогда, когда тот увозил Юнгу.

Хуже всех потери города переживала Марта. Хотя ее детям казалось, что больше всего ее тревожит не смерть мужа, а неизвестность будущей судьбы дочери.

Карел с ворохом трав, вытащенных Мартой из запасов, уже ушел на подмогу к Лиа, сбивавшейся с ног между оклемавшимся шебутным сыном и тяжело и затяжно болеющим мужем.

– Карел, не опоздай. Альберт, собирайся, – позвала Марта, проводив старшего сына и домыв последнюю посуду.

Из-за смерти главы семьи на них теперь свалилось втрое больше работы. Но в один день, день похорон Лиама и проводов Юнги, решили не работать.

Марта всего лишь отдраила полы во всем доме, перемыла посуду, собрала Юнгу. Юнга сидела за столом и пила чай. Альберт поспешно спустился, на ходу застегивая пуговицы своей единственной черной рубашки.

Юнга была одета в обычную рабочую одежду, на стуле рядом, который раньше занимал Лиам, лежала ее сумка, поникшая и полупустая. Марта же надела черную блузу с кружевным воротничком и тяжелую юбку в пол. И была очень, неестественно для своей довольно смуглой кожи, бледна.

Йохан появился точно в то время, которое назначил сам.

– Марта, вы меня простите, но сами понимаете, на похоронах я быть не смогу. Вернусь через неделю, как все устрою, – он дернул уголками губ, показывая собственную раздосадованность.

Марта кивнула.

– Я все понимаю. Мы потом покажем тебе место. Может, чаю?

– Нет, пойдемте. У нас время. У вас дела. Альберт, помоги.

Вместе они подняли Юнгу, подхватили с двух сторон и повели на улицу. Марта взяла сумку и поспешила за ними.

– Мам, не переживай.

Уже сидя в лодке, Юнга протянула руку, обняла мать и уткнулась носом в ее плечо. Посопев немного, оттолкнула женщину и украдкой вытерла слезы рукавом рубашки. Йохан так решительно шагнул в лодку, что та закачалась на спокойной воде, а девушке пришлось поспешно схватиться рукой за борт. Хотя, если бы лодка перевернулось, это ее не спасло.

– Все будет хорошо, – уверенно кивнув, сказал Йохан и взялся за весла.

Альберт обнял Марту за плечи – он давно уже ее перерос.

– Пойдем. Лиам, – напомнил он.

– Нет, мы проводим, – твердо возразила женщина.

– Нет, уходите, – Юнга умоляюще глянула на Йохана, тот лишь согласно кивнул.

Только после такого тройного напора, Марта сдалась, развернулась и тихо пошла с причала, едва шевеля ногами под тяжелыми складками юбки. Альберт показал отбывающим поднятый вверх кулак и помчался за матерью.

Полчаса прошли, погруженные во влажную тишину. Йохан сосредоточенно греб, Юнга напряженно молчала, потом наконец-то подала голос, еще не очень уверенно:

– Долго нам?

– Нет, не очень, – Йохан смотрел куда-то в воду.

Берег круто выгибался вдоль высокой стены, отделявшей Завод от остального мира, скрывая от глаз Гор.

– Ты какой-то очень злой.

– Я гребу.

Лодка мягко ткнулась в чужой причал. Йохан напряженно расправил плечи, поднялся, приобнял Юнгу и поцеловал в щеку.

– Ты взрослая хорошая девочка. Надеюсь, все поймешь.

Тех, кто побогаче, хоронили у самой заводской стены. Но таких было мало, да и почти никто не хотел в лучшем мире покоиться далеко от своих соседей. Мало ли – вдруг какие новости, а он вон, у стены.

Вообще, Лиам вполне мог претендовать на место под стеной, но Йохан решил иначе. Он вообще почти все теперь решал в городе. За исключением, конечно, чужих семейных дел.

Хоронить было нечего, никто тела из озера не достал, так что и гробов тоже не было.

Пришел Карел. Лиа привела бледного и укутанного в шарфы Даана, одной рукой сжимая плечо мужа, другой держа за руку сына. Зареванный Джои был очень тих и серьезен.

Петерс, плача, висела на плече явно неуютно чувствующего себя Альберта. По другую руку от него, подхватив сына под локоть, нетвердо стояла Марта.

Больше никого не приглашали, остальные стянулись сами по себе, просто потому что знали Лиама, или тепло относились к Тилю, или пришли поддержать оставшиеся без главы семьи, или потом обещали стол, или что-то еще. Было странно людно, будто весь город собрался.

Марта держалась за сына, чтобы не упасть, и только кивала, когда к ней подходили, трясли за руку, говорили, говорили, говорили.

Безликой тенью появился Маркес. Один, без жены и дочки. Речитативом прочел что-то себе под нос, присел, подобрав темный балахон, прибил к вертикальным доскам по две дощечки поменьше.

Выполнив свой долг, ушел.

На символичное место, которое должно было занимать захоронение двух взрослых мужчин, навалили камней. Подняли и установили своеобразные памятники. Вбили их в землю, хотя какая она там, эта земля. Горцев хоронили в горах.

На дощечках стояли выжженные имена.

Под ними, там, где обычно ставили дату, были дощечки побольше.

Лиам Мартенс

Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью. (Пс. CXXV, 5)

Тиль Якобс

Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. (Иов. I, 21)

Маркес настоял на этом. На всякий случай. Никто ведь не знает, как они умерли. В самом деле, никто не знает. Ничего не знает. Маркес вообще был мрачен и требовал доказательств, что это не самоубийство.

Доказать ни Марта, ни Йохан ничего, конечно, не смогли, но Йохан как-то решил эту проблему. Ничего не сказал, но Маркес пришел, принес освященные таблички, сделал свое дело и ушел. Оно и к лучшему.

Первой ушла Лиа со своей семьей, увела за собой людей. За ней интуитивно потянулись, как за единственным светлым человеком в поблекшем мире.

– Давай не пойдем к ним, – тихо попросил Альберт, поддерживая Марту. – Сейчас бы до дому дойти.

– Нет, пойдем, – прошептала та, бессильно цепляясь за сына дрожащими пальцами.

Альберту стало страшно, когда он понял, что идти она просто не может. Что ее так подкосило? Смерть Лиама? Уход Юнги? Так ведь остался еще он, он и Карел. И они никуда не уйдут. Никогда.

– Мама, – он вздохнул и осторожно повел ее прочь от кладбища.

Вместе с надвигающимся сумраком на город налетел гул от Завода. Он то звучал громче, то тише, приближаясь и удаляясь. От стены первого дома отделилась дрожащая фигурка.