Солнцеворот - Игорь Кольцов

Самарин достал из кармана зажигалку и извлек из нее слабое пламя. Две свечи с усилием, всего лишь на чуть-чуть, раздвинули границы темноты. Огоньки, трепеща, борясь с мраком, пытались раздвинуть плечи, мечтая стать жарким огнем костра, но тоненький фитилек был им ненадежной опорой и они смирились со своей участью, не понимая, что, будучи такими хрупкими и беззащитными, они привлекают к себе не меньшее внимание у присутствующих людей, чем пожар на Лиговке.

Не отводя взгляда от свечи, Романов тихо, словно боялся спугнуть свечение, произнес:

— Давай, братишка, перекусим и попробуем отсюда выбраться. Ты как? Желание есть?

— Есть, — так же тихо ответил боец.

— Дров у нас, наверное, немного?

— Два чурбака осталось, и носилки можно еще разобрать.

— У меня сухой спирт остался. Есть, на чем консервы подогреть.

— У нас полный котел воды, да еще три котелка маленьких и кружка.

— Это хорошо.

Романов, пошатываясь, встал:

— Разогрей, покамест что-нибудь. Я пойду, послушаю.

Он нагнулся и вышел из основного помещения в «предбанник», подсвечивая себе фонариком.

Проход был завален наглухо. Камни разной величины громоздились один на другой, уходя от пола, усыпанного мелким крошевом, под самый свод вертикально, словно какой-то пьяный криворукий каменщик решил с бодуна сложить стену, забыв воспользоваться цементным раствором. Романов вздохнул: работа предстояла нелегкая и долгая.

Пошатываясь, он вернулся обратно. Голова все еще гудела и кружилась, слабость заползала под кожу, в мышцы, в костный мозг, заставляя его стонать и шататься, как ванька-встаньку.

8

Костер задымил безбожно, от чего глаза слезились, и ужасно першило в горле. Сегодня дым не очень хотел покидать пещеру, видимо ему здесь было весьма уютно в компании спецназовцев, а, может, потому что завалило щели и теплый воздух не мог найти выход из каменно-снежного мешка. Разведчики, покашливая, сползли на пол, где еще пока заблудился чистый воздух, и доедали консервы почти лежа.

На слабом огне вскипел котел с водой. Самарин рассыпал по кружкам растворимый кофе и кусковой сахар и через минуту к едкому запаху дыма присоединился бодрящий запах странного в этом месте напитка. Лишь бы не задохнуться в этом чаде, подумал старлей, — не от пули сдохли, а от угарного газа загнулись, вот смехота.

— Тебя ждет кто-нибудь? — спросил Евгений.

— Нет. Я перед отправкой за два месяца развелся.

— Не сошлись характерами? — ухмыльнулся Самарин.

— Опять нет. Она замечательная, умная, красивая. Бытовуха нас развела, понимаешь?

— Понимаю. Маленький гарнизон, не с кем словом перекинуться, муж все время на службе, а профессия, выбранная ею, ни как не вписывается в местные условия и требует больших городов. Я прав?

— Прав. Она баалерина. Божественно красива и грациозна. Когда она шла по улице, все прохожие не могли оторвать от ее походки глаз. Она скользила по асфальту, как на коньках, словно тротуар был продолжением сцены. Иногда она путала пешеходную дорожку с подмостками, и, вдруг, делала какое-нибудь легкое па прямо на улице, будто репетировала Лебединое озеро, забыв об окружающих.

Она нежнейший цветок во Вселенной. Она радовалась солнцу, цветам, краскам окружающего мира. Даже настенные граффити ее интересовали не смыслом надписи, а сочетанием оттенков. Она удивлялась всему, как ребенок: букашкам в траве, самолетику в небе, согнувшейся над водой березе. Она ловила снежинки розовой ладошкой и рассматривала их кристаллики, пока те не истаивали, а потом ловила другие и могла так стоять часами под снегопадом, а потом, промерзшая до костей, бежала домой и, закутавшись в плед, с восторгом зачитывалась романами Александра Грина.

Ее подруги и родители в один голос нам пророчили развод. А брат в свое время был настолько против наших отношений, что, узнав о предстоящей свадьбе, чуть не повесился. Ее приглашали на работу в Большой театр, в Мариинку, но я дурак, считал, что жена должна быть рядом с мужем, где бы он ни находился. Мне казалось, что я достоин того, чтобы рядом была такая женщина. Я гордился обладанием такого сокровища, и… Чуть не погубил ее.

Она, словно цветок без солнца, стала увядать, переехав ко мне в далекий уральский гарнизон. В доме перестал звучать ее радостный смех. Несмотря на лето, она была бледна и слабела с каждым новым днем. На все мои слова она лишь грустно улыбалась и прятала свои огромные синие глаза. По ночам она стала плакать, надеясь, что я не услышу, просыпаясь с огромными кругами от слез и недосыпания. А когда я уходил на службу, она включала в доме классическую музыку и бесконечно танцевала в нашей маленькой квартире.

Однажды я пришел домой, а она сидит на полу и плачет. Молча. Без всхлипов. Оказывается — сломала ногу. И вот тогда я испугался по-настоящему, осознав, наконец-то, что убиваю ее. Все те месяцы, что она была в гипсе, я не отходил от нее. Даже читал ей вслух ее любимого Грина. А она лежала, слушала и плакала.

А потом был развод. Вот и вся история.

— И ты ее отпустил? — прервал молчание боец.

— Да. Я выбрал не ту птицу. Если бы она осталась, она бы погибла.

— Жалеешь?

— Ее да, а себя… Себя, наверное, тоже.

— Значит, ты ее любил по-настоящему.

Романов промолчал, отпил из кружки остывший кофе и, оглядевшись по сторонам, отыскал глазами флягу со спиртом.

— Давай для сугреву брямкнем по рюмашке. Сколько там на часах?

— Уже около десяти, — ответил Самарин, протягивая командиру кружку.

Звонкие бульки разлетелись под сводами пещеры, оживляя ее, заставляя людей представить себя где-то далеко от сюда, там, где нет холода, едкого дыма от костра, трупов рядом и осточертевшей войны, и, чтобы закрепить в душе это ощущение, Романов произнес тост:

— Ну, давай, братишка. За то, чтобы мы выбрались с тобой из этой каменной жопы и вернулись домой.

Неразбавленный спирт огнем пронесся по нутру, сметая ураганом какие-либо мысли, оставляя лишь горечь во рту и желание жить. Зажевав галетами, Романов и Самарин прошли в «тамбур».

Романов сунул бойцу в руку фонарик, а сам начал потихоньку вытягивать верхний камень. Вдвоем в тоннеле не развернуться. Чем черт не шутит? Может, за ним пустота и не нужно будет столько копать. Раз — и на воле. Камень сорвался и упал под ноги, поднимая клубы пыли. Пустот за ним не оказалось.

— Знаешь, тост у тебя был правильный, — произнес Самарин, направляя свет на место раскопок. — Только вот домой мне ехать, совершенно не охота. Я имею ввиду, что если откопаемся и выберемся отсюда, уеду куда угодно, только не домой.

— А что так? — кряхтя, спросил старлей. — Дома же хорошо. Тепло, уютно и мухи не кусают. Живешь у родителей под крылом и в ус не дуешь.

— Это не про меня, — резко оборвал его Евгений. — Я для моих родителей, будто диванная собачка. Мне уже двадцать лет, а они меня по утрам до сих пор пытаются накормить манной кашей. В девять вечера я должен быть дома, гостей не приводить, в десять телевизор не включать. Куда пошел? С кем это ты там разговариваешь по телефону целых десять минут? Что это за Лена звонила тебе сегодня, пока ты был в институте? А ты знаешь, что может случиться, если ты будешь встречаться с этими девицами? И это до бесконечности. Отец чуть ли не каждый вечер мне читает лекции об опасности секса, мать о правильном питании и каждый день собирает мне пакетик с завтраком. Они стоят надо мной и проверяют, как я чищу зубы. Они приводят в дом психологов, чтобы те внушили мне правила поведения в обществе и оградили меня от «опасных» с их точки зрения связей. «Не делай такую прическу», «я же тебе велел поступать в МГУ на юрфак, а не в твои комедианты», «Женечка, сегодня праздник, как-никак первое мая, надень смокинг и бабочку. Я тебе их погладила. И завтрак твой в пакетике на столе», «Евгений, в следующий раз, если ты опоздаешь к ужину, можешь не приходить домой вовсе, и оставаться там, где ты находишься: нечего таскать в наш с мамой дом всякую заразу. Это немыслимо! Он пьет где-то в подворотнях, неизвестно с кем, неизвестно что, да еще, наверное, и совокупляется в антисанитарных условиях, можно сказать, на помойке, а потом весь этот букет мерзостей несет в эту квартиру. Между прочим, ты знаешь, с каким трудом мы получили эту квартиру?».

Романов остановился на время, чтобы чуть-чуть передохнуть и посмотрел на Самарина:

— Пойми. Ты для них всегда будешь оставаться ребенком. А, кстати, кто у тебя родители?

— Отец в министерстве торговли. Заведует каким-то направлением во внешних сношениях. Мать домохозяйка, а когда-то была великолепным врачом. Сейчас бесконечно читает женские романы и цитирует их наизусть, а из дома выходит только в магазины и театр. Хотя, зачем ей ходить по магазинам, ума не приложу. Все равно наша домработница все покупает.