Горечь таежных ягод - Владимир Петров

Надо было пустить вторую ракету, однако Тихонов, махнув рукой, спрятал ракетницу снова в рюкзак: бесполезное дело. Перевал в тучах, ракету не увидишь и за сто метров.

Потом был крутой каменистый спуск, на котором даже Чалка кряхтел и екал селезенкой, потом, оглохшие от недавней высоты, мокрые от дождя и пота, они переходили вброд леденящую Медведку.

Вострухин оказался невезучим до крайности. Сначала обронил топорик, торчавший за поясом, потом Чалка наступил ему на ногу, на ту самую, которая и без того уже была натерта до кровяной мозоли. И в заключение умудрился потерять во время переправы сапог. Тихонов на берегу его отчитывал: надо же соображать, черт возьми!

Сержант невозмутимо ухмылялся, перематывая запасной парой портянок ногу. Вместо подошвы он привязал бечевкой обломок толстой листвяжной коры.

Тихонов светил ему фонариком, сердито ворчал: куда теперь с ним, с таким? Чалка и так еле дышит, паром исходит.

— Преодолеем, — сказал Вострухин. — Это, я вам скажу, даже лучше. Ведь нога-то какая? Опять же левая, пострадавшая. В сапоге было больно. А теперь, пожалуйста — топай.

— Далеко не утопаешь.

— А почему? Вон я читал: римские легионеры в таком виде пол-Европы отшагали. В одних сандалиях на босу ногу…

Небо стало светлеть, когда они вышли к Березовому седлу, последнему перевалу. Он был невысок, но тропа к нему лежала через каменные зубья россыпей.

Эти несколько километров оказались самыми тяжелыми — два часа они карабкались к вершине. Конечно, могли пойти обходной дорогой, но потеряли бы полдня. А им надо было спешить — за Березовым седлом открывалась Варнацкая падь.

На перевал они вышли из туманного распадка, мокрые и серые, как начинавшийся день. Тихонов вел за уздечку мерина, у того на скользких камнях разъезжались ноги. Сзади, прихрамывая, плелся сержант Вострухин.

— Привал, — хрипло сказал Тихонов, мешком падая на землю.

И тут им повезло. Если бы они забрали влево, логом к руслу Бурначихи, то потеряли бы этот день в бесплодных поисках. После короткого отдыха Тихонов влез на скалу и в бинокль решил осмотреть окрестность на подходе к Варнацкой пади. У него дрогнули руки, когда среди сизой мережи осинника ему почудился легкий дымок.

— Вострухин! Живо ракеты! Две красные подряд!

Хлопнули выстрелы, алые капли повисли над пустынными скалами перевала. И тотчас же из осинника, на опушку выскочил человек, потом еще двое. Замерли темными столбиками.

— Вострухин! Еще одну!

На третью ракету внизу реагировали непонятно: все трое мигом скрылись в лесу. Однако через минуту снова появились, но уже вчетвером. Четвертый был на носилках.

Тихонов кубарем скатился со скалы, бросился к брезентовому мешку с рацией.

— Устанавливаем антенну!

Через пять минут сержант Вострухин в наушниках сидел перед панелью радиостанции, дробно выстукивая позывные.

8

Над утренним аэродромом стояла непривычная тишина. Тугими валами накатывались с севера облака. В них, как в мутные волны, нырял полосатый метеорологическуй конус, похожий на громадную осу, присевшую на верхушку мачты.

Из курилки только что ушли на занятия летчики и техники. Костя поднял голову: шлепая сапогами по мокрому асфальту, сержант-дежурный направился с рапортом к прибывшему начальнику штаба.

Вряд ли стоило торчать тут на виду в курилке, лучше было подождать в штабном коридоре.

— Капитан Самойлов!

— Слушаю вас, товарищ подполковник.

— Почему нарушаете форму одежды?

Костя шагнул вперед, собираясь объяснить, почему он явился в летной куртке, а не в полевом обмундировании, но подполковник слушать не стал, взбежал на крыльцо, откуда крикнул:

— Зайдите ко мне.

В кабинет подполковника Карягина Костя входил с некоторым любопытством.

Подполковник тщательно протер пенсне сложенным в жесткий треугольник носовым платком.

— Значит, собрались лететь?

— Так точно.

— На розыски?

— Так точно.

Начальник штаба оглядел Костю взглядом пристальным и придирчивым, каким, наверно, осматривают водолаза перед спуском под воду.

— У вас полная экипировка! Даже планшет.

Костя недоуменно пожал плечами: к чему этот «заезд»? Ведь речь идет о серьезном деле, о розыске пропавшего экипажа.

— Товарищ подполковник! Я прошу разрешения на вылет. На поиск.

— Это похвально, голубчик. Но, с другой стороны, мне непонятна ваша… как бы сказать… демонстрация.

— Какая демонстрация?

— Ну как же? Весь полк явился в полевой форме для наземных занятий, и только вы один — в летном обмундировании. Что вы хотите этим подчеркнуть? Ведь получается: все равнодушны к судьбе «четверки», и только капитан Самойлов обеспокоен по-настоящему. Не так ли?

— Нет, не так. Капитан Белкин мой друг. Кроме того, я десятки раз летал по этому маршруту. На розыски должен лететь я.

— Допустим. Но ведь погоды нет.

— Я пройду. Можете не беспокоиться. Мой борттехник тоже согласен лететь. Прошу вашего разрешения.

— Не могу, голубчик. Это неоправданный риск. Неоправданный по двум причинам: абсолютно нелетная погода и отсутствие сверхсерьезной ситуации. Поясняю. У Белкина наверняка вынужденная посадка. Ну посидят, подождут. В конце концов у них недельный аварийный бортпаек.

Подполковник походил вдоль окна, поблескивая очками.

Наблюдая за ним, Костя мысленно выругался: черт бы побрал этих «очкариков»! Вот попробуй угадай, о чем он думает. Или он в самом деле сухарь, или за этими вежливыми официальными фразами живет человек, глухо прикрытый стеклами очков.

Видимо уловив что-то в Костином взгляде, Карягин сказал:

— Вы думаете, я скрываю, недоговариваю? Нет, я откровенен. Просто как всякий человек я боюсь риска. Зачем нам еще второе ЧП?

— И все-таки я прошу разрешения на вылет.

— Товарищ Самойлов, — с неожиданной мягкостью в голосе, почти просительно произнес подполковник. — Вы думаете, я вас не понимаю?.. Идите на занятия.

По дороге Костя свернул в курилку — спешить все равно было некуда. Одну за другой выкурил две сигареты, жадно и зло затягиваясь. И надо же ему было напялить с утра эту злополучную куртку! Ведь если бы пришлось лететь, так и в гимнастерке бы сошло. А он вырядился напоказ. Не зря утром в курилке ребята на него косились. А главное, и разговор с начштаба мог бы по-другому обернуться. Сглупил, не подумал…

В вестибюле учебного корпуса его встретил командир эскадрильи майор Казак.

— Ну, был у Карягина?

— Был…

— Давай забирай своего бортача — и на стоянку. Будете сидеть в готовности один. Прогоняйте мотор, бензопровод проверьте и прочее. Одним словом, ждите погоду.

— Как?!

— Ну как: Карягин мне только что звонил. Ведь ты же с ним разговаривал?

— Разговаривал.

— Значит, шуруй. Если облачность чуть поднимется — дадут вылет. Понял?

— Все понял! — Костя крутнулся на одной ноге и бросился в дверь.

— Стой, стой! — остановил комэска. — Борттехника, говорю, забери. И над полетной картой как следует посиди. Еще и еще раз полазь по маршруту. Особенно посмотри насчет площадок на случай вынужденной.

Самойловскую «девятку» подготовили быстро. Машина была почти новая, надежная, мотор еще не выработал и половины регламента.

Доложив на КП о готовности, Костя сидел в пилотском кресле, сосредоточенно вглядываясь в зеленовато-коричневые разводы полетной карты. Дело было не в выборе площадок на случай вынужденной посадки. Это несложно. Буроватые пятна хребтов вдоль маршрута — вот что беспокоило Костю. Если придется лететь, каждый из них наверняка нужно будет обходить логами и низинами, потому что сегодня даже небольшие сопки укутаны облачностью. Придется идти буквально на бреющем. И попробуй предугадать, где и как предстоит менять курс.

Впрочем, погода вряд ли улучшится. На земле еще терпимо, но стоит только подскочить метров на тридцать, и сразу окажешься словно в бочке с ватой: душная, белесая слепота. Да и вряд ли дадут старт в такую падеру.

Откинувшись на спинку сиденья, Костя снял шлемофон, вытер испарину на лбу. Услыхал сзади участливый голос техника, копавшегося в бортовой аппаратуре:

— Жарко, командир? А вы бы вышли на воздух. Кислородом бы заправились. Два часа ведь уже «загораем».

Донесся слабый, вялый хлопок выстрела, и над домиком командного пункта зеленой искоркой вспыхнула ракета. Костя проводил ее равнодушным взглядом и тотчас же вздрогнул: вылет!

По асфальту рулежной дорожки, разбрызгивая лужи, мчался «газик» начальника штаба.

Подполковник Карягин молча протянул бланк радиограммы.

— Только что радировало Верховье. Надо лететь.

Костя пробежал глазами радиограмму, нахмурился, почувствовав, как толкнулось сердце.