Укус ящерицы - Дэвид Хьюсон

Когда финансовое состояние семьи пошатнулось и Рафаэлу, едва успевшую уехать на учебу в Париж, призвали домой, она в свободное время предпринимала кое-какие исторические изыскания. Многое в старательно создававшейся Анджело легенде оказалось мифом. На боевых галерах Венецианской республики никогда не было ничего лишнего и непрактичного, в том числе кормовых кают. Венеция всегда отличалась прагматизмом и рассудительностью. Корабли строили для того, чтобы ставить на них пушки, а не украшать их резными окнами с пышной бахромой и многоцветными ячеистыми, как глаз мухи, стеклами. Как всегда, Анджело Арканджело выдумывал, преувеличивал и изобретал. Красота, полагал он, прощает все, а напоминающий луковицу придаток к дому был необычайно красив. И вот теперь его дочь сидела на мягкой длинной скамье, встроенной в основание окна, поглаживая выцветшую бархатную обшивку и скользя взглядом по комнате.

На пристани еще работали пожарные – передвигали оборудование, сматывали длинные тяжелые шланги, загружали на катера ненужные инструменты. Сквозь щели ставней просачивался яркий утренний свет и с ним запах дыма. Рафаэла знала, что, выглянув в окно, увидит с полдюжины полицейских, бесцельно слоняющихся у мастерской за протянутой желтой оградительной лентой.

Она не знала, когда наберется смелости выйти из дома и взглянуть миру в лицо. Среди множества мифов, укоренившихся в семействе за последние несколько лет, был и такой: именно в этой смотрящей на лагуну комнате сохраняется истинная сила Арканджело, подлинный дух клана, неподвластный бедам, осаждающим остров со всех сторон. И пока все на острове рушилось и обращалось в прах, это место оставалось нетронутым и содержалось в чистоте, поддерживаемой теперь, после ухода слуг, самой Рафаэлой. Ухоженная, без единой пылинки на полированной мебели, комната служила символом того, чем они были когда-то и чем, не исключено, еще могли снова стать. Здесь она накрывала стол и подавала завтрак, обед и ужин, простую здоровую пищу: сдобные рогалики из булочной за мостом, жирную ласту с красным соусом из анчоусов и помидоров. На ужин – мясо, хотя и не обязательно самое лучшее. Иногда – рыбу, если ее удавалось найти по сходной цене.

Здесь, верила Рафаэла, они могли отсиживаться целую вечность.

Глядя на серую лагуну сквозь влажную пелену подступивших слез, она никак не могла сосредоточиться на чем-то одном: мысли ускользали, оставляя лишь обрывки. Воспоминания, картины прошлого мешались с деталями настоящего: как и где хоронить, кого уведомлять, чем платить… Слишком долго смерть не удостаивала семью своим визитом. После отца никто из близких не покидал этот мир. Да и он на самом деле не оставил их. Комната, в которой Анджело испустил последний вздох, пустовала до сих пор. Каждый день Рафаэла подметала пол, поправляла постель, раз в неделю меняла простыни. Так хотел Микеле. Так, по мнению капо, должно было быть. У изголовья пустой кровати, рядом с распятием, по-прежнему стояла фотография их матери, привлекательной усталой женщины. Она умерла, когда дочь была совсем еще крохой, и осталась для нее смутным воспоминанием о ком-то не вполне реальном, существовавшем только в мыслях тех, кто пережил ее, как вопросительный знак: почему они наслаждаются даром жизни, когда женщины, давшей им эту жизнь, уже нет?

Уже давно никто не думал и о семейной могиле. Слишком много было других забот, не всегда приятных и всегда насущных. И вот ночной сирокко принес в дом смерть, и она с небрежной жестокостью забрала с собой две жизни.

Дверь открылась, и в комнату торопливо вошел Микеле, за которым, как всегда, следовал Габриэль. Неожиданно для себя Рафаэла поняла, что видит их по-другому. Микеле был на двенадцать лет старше и всегда казался ей взрослым, но сейчас, пожалуй, впервые выглядел на свой настоящий возраст. Смерть Уриэля заставила Рафаэлу осознать то, что они так долго и упрямо старались не замечать: Арканджело тоже смертны. Случившееся как будто откинуло разделявший их занавес, явив при этом не близость, на которую она надеялась, а немалую дистанцию.

Перенесенный когда-то инсульт оставил морщинистый след на правой стороне лица Микеле. Невысокий, с редеющими, зализанными назад седыми волосами и «вдовьим пиком», он напоминал человека, неожиданно для себя вступившего в последнюю стадию жизненного пути. Внешне Микеле никогда не производил сильного впечатления, но стоило ему заговорить, как властность сама собой проступала в могучем звенящем голосе, даже если слушающий не знал ни венето, ни итальянского, ни французского, ни английского, ни немецкого, которыми владел этот человек. И вот он состарился.

Опустившись за полированный стол, Микеле раздраженно хлопнул ладонью по столу, не говоря ни слова проглотил кофе и лишь затем отломил кусок булки.

Севший рядом Габриэль молча потянулся за кофе и пастой. Рафаэла вытерла лицо рукавом старой хлопчатобумажной рубашки, еще раз посмотрела на лагуну и села по другую сторону стола, напротив братьев. Арканджело всегда ели вместе. Так было и так должно быть.

Она ждала. Разделавшись с кофе и булкой, Микеле уставился на сестру своим единственным здоровым глазом.

– Здесь скоро будет полиция. Станут всех расспрашивать. Задавать одни и те же вопросы. Совать свои длинные носы туда, куда их не просят.

– Микеле, – негромко, чтобы он не подумал, будто ей вздумалось перечить капо, сказала она. – Без полиции не обойтись. Мы ничего не можем сделать. По-другому не бывает. Уриэль… Бедняжка Белла…

– Бедняжка Белла! – рявкнул он. Повисшие в уголке рта крошки посыпались на полированное дерево. – С самого начала от нее были одни неприятности. Лишний рот и никакой пользы. Бедняжка Белла! А как же мы?

Габриэль, выглядевший гораздо моложе Микеле, хотя разница в возрасте составляла всего два года, тупо уставился в тарелку, явно не желая вступать в разговор и высказывать собственное мнение.

– Их нет, – тихо напомнила она. – Ни его, ни ее. И что бы ни случилось, о мертвых не принято говорить плохо.

Старший брат поставил на стол чашку и метнул на сестру недовольный взгляд. Рафаэла машинально подняла глаза на портрет. Иногда Микеле казался ей отцом. Разделить их бывало нелегко.

– Мы все знаем, что случилось, – ровно заговорил он. – И чем скорее все это будет зафиксировано на бумаге, тем раньше мы вернемся к делам. К бизнесу.

– Микеле…

Выражение его лица заставило ее замолкнуть. В семье никогда не прибегали к физическому воздействию. Даже во времена Анджело. В этом просто не было необходимости – холодный, неумолимый взгляд капо моментально склонял любого к покорности.

– Мы не сдадимся, Рафаэла. У нас все получится. Иного я не допущу.

Он смел с колен рассыпавшиеся крошки и поднялся. Габриэль, поспешно допив кофе, последовал примеру брата.

– Куда вы собираетесь? – спросила она.

– Надо проверить печь. Подсоединить газ. Выяснить, что нужно поправить и сколько на это уйдет времени. Если потребуется, приглашу специалистов со стороны. Думаю, страховки на ремонт хватит.

– Ты уверен?

– Ничего страшного не случилось. При необходимости воспользуемся чьей-нибудь печью, у многих они простаивают. Пожары в нашем бизнесе – обычное дело. Не мы первые, не мы последние.

Святая простота. Неужели он действительно не видит ничего дальше собственного носа?

– День или два мы все равно потеряем, – собрав наконец, мужество, возразил брату Габриэль. – Никак не меньше. Не обманывай себя.

– День… день… – хмыкнул, отмахиваясь, старший. – Что такое один день?

– Мы всего лишь не сделаем то, что в любом случае никому не нужно, – с горечью сказала Рафаэла, тут же пожалев, что не сумела скрыть чувства и коснулась запретного. Никому не нужно. Это было сродни ереси. Тема не подлежала обсуждению, на ней лежало табу, и человек на портрете строго следил за соблюдением запрета.

Братья одновременно и с неприязнью посмотрели на нее.

– Это правда. – Она решила, что не отступит, не даст запугать себя, не станет молчать. – И чем дольше вы, два дурака, будете держаться в стороне от печи, тем дольше мы протянем. По крайней мере сэкономим на сырье. Ты согласен, Микеле?

– Мы никому ничего не платим, – холодно ответил он. – И не лезь не в свое дело. Предоставь мужчинам заниматься бизнесом.

Она почувствовала, как поднимается в ней злость, как заливает голову горячая красная волна злости. Трагедия вызвала к жизни новые эмоции, и Рафаэла не знала, сумеет ли совладать с ними.

– А что требуется в такой ситуации от женщины? Похоронить брата и невестку? Где? И на какие деньги?

Микеле кивнул в сторону лагуны.

– Ты знаешь, где должен лежать Уриэль. На острове. Браччи пусть делают со своей что хотят. Это их проблема.

Нет, молчать она уже не могла.

– Мы не можем позволить себе Сан-Микеле! – Голос сорвался на крик, и Рафаэла ничего не могла с собой поделать. – Похоронным бюро нужны деньги! Не обещания, а деньги. Кредит нам никто не даст. Неужели ты не понимаешь?