Бульварный роман - Олег Егоров

Хлебосол, якобинец, быть может, любивший закат,

Чай без сахара и буржуев стричь под гребенку.

Дальше – сад и Манеж, где давно не клубится навоз,

А, напротив, приятные глазу картины заметишь…

«Интурист» с интуристами… Дальше идешь на авось,

Невзирая на чуждый пустому бумажнику фетиш.

Открываешь глаза: не щадя своего живота,

Поедает прохожих голодный и злой «Елисеев»…

Да, не тот это город. И полночь, должно быть, не та

Надвигается засветло с легкой руки фарисеев.

ОКТЯБРЬСКОЕ ПОЛЕ

«Октябрьское поле» совсем не похоже на поле,

Как та же Солянка на пачку рассыпанной соли.

Серебряный бор никогда не слыхал о металле,

В Мясницком ряду, как и в Рыбном… Но это – детали.

Теперь о существенном: если точеное шило

В мешке не схоронишь, то где же район Ворошилов?

Где станции Горький, Ногин и, тем более, Жданов?

Как будто в московском ЧК не хватает наганов.

Как будто бы некому хвойным отваром лечиться,

И больше не вскормит Ромула слепая волчица,

И ножиком глобус никто не нарежет к обеду,

Чтоб выпустил автозавод легковую «Победу».

БАРРИКАДНАЯ

У наших – ушки на макушке.

Как только зачехлили пушки

И танки расползлись,

Мы на Арбат шагнули строем.

Да, некрасиво быть героем.

Но все же – тянет ввысь.

Итак, сначала было слово.

Потом мы вышли на Свердлова

И фиги извлекли

Из глубины своих карманов.

И слово Гдляну дал Иванов

(Все могут короли).

Полки стояли на Манежной,

Где Кремль зубчатый, безмятежный

Чихать на нас хотел.

Был месяц август (бывший Юлий),

И я с непобедимой дулей,

Естественно, потел.

Теперь я высох. Воет вьюга.

И хочется приветить друга

(Котенка или пса).

Собаки брешут – ветер носит,

Борис все так же в морду просит.

Но глухи небеса.

КУРСКАЯ

Вот время пролетело и – ага,

И разогнулась Курская дуга

В железную дорожную прямую.

Не я солдат, рабочий и матрос,

Но перешеек прет из-под колес,

И я – гнилое озеро штурмую.

Златая словно, замкнутая как

Ошейнику подобный Зодиак,

Меня обременяет цепь событий.

Чем ближе средства к цели, тем ясней

Природа быстро скачущих коней,

Испытанных отцом на Ипполите.

Они тебя несут – и все дела.

И дальше так: «Здесь жил…» или «жила…».

Я видел кавалерию на марше.

Я сам стрелял из палки басмачей

С вопросом: «Ты за белых или чей?!»,

Стараясь не попасть по тем, кто старше.

Вдоль полотна мелькают тополя,

Свистящие, как пули у руля

Того, что есть в руках у машиниста.

Златая, Голубая ли Орда,

Мне - наплевать. Я следую туда.

Мне все равно (хоть к педикам в монисто).

Я лишь посланник собственной судьбы

(Мелькают так же станции, столбы,

вдвойне быстрее – встречные составы),

А не страны, что взяли в оборот

Не царь, не Бог и, даже, не народ.

ДИНАМО

Кто по городу не ходит,

Тот четыре раза водит.

Я шагаю по проспекту,

Ленинградскому иду,

Мимо станции «Динамо»,

Где хвалила чья-то мама

Ноги дяди-конькобежца,

Что и нынче на виду.

Вышел ара из тумана,

Вынул ножик из кармана,

Ловит быстрого таксиста,

Говорит: «Тебе водить

В ресторан, который «Дели»,

А не то я буду, эли,

Мало-мало тебя резать

И еще немного бить».

Эне, бене, квинтер, жаба.

Вижу пьяного араба.

Он кричит на армянина:

«Этот есть моя такси!

Ты хотеть меня обидишь?!».

Наш ответил: «Фигу видишь?

Если хочешь, накось-выкусь,

Если хочешь, отсоси!».

Аты-баты шли мильтоны

Из московского ОМОНа,

Очень вежливо спросили:

«Что базарите, козлы?

Вы пока еще не в дурке,

Выходите мигом, чурки,

Аты-баты, сразу оба

К представителям властей».

СОКОЛ

На огневом на рубеже,

Как яйца Карла Фаберже,

Сияет солнце. Солнце это

Подобно новой части света.

И я открыл ее уже.

Двуглавый Сокол – весь я твой.

Брожу с поникшей головой

В твоих развалах. Может статься,

Я слишком стар, чтоб повторяться