Не верь, не бойся, отпусти! - Марина Крамер

— Какой подвох? Я тебе не жена, чтобы кругом подозревать, — я пожала плечами и постаралась не отворачиваться в окно, хотя очень хотелось.

— Почему ты такая? Даже соврать ленишься, — как-то грустно констатировал Кирилл. — Ну, сказала бы — да, ищу, потому что ревную. Может, мне было бы приятно.

— А мне, может быть, не было бы. Так зачем напрягаться?

— Сколько тебя знаю, Варька, ты всегда лишних движений боялась. Все рассчитывала так, чтобы не суетиться. Может, потому и рванула так высоко, а? Пока мы тут в мелочах копались, ты четко по продуманному плану шла.

— Я никак не пойму — тебе моя карьера покоя не дает, что ли? Ты и спишь со мной так, словно наказываешь за это, — усмехнулась я.

— Может, это я себя наказываю, когда сплю с тобой, не думала? — парировал Мельников с улыбкой. — Ты представляешь, каково это — знать, что твоя женщина успешнее тебя?

Я снова пожала плечами:

— Ну, так спи с секретаршей — у нее карьера уж всяко менее успешна, чем твоя. Зачем над собой издеваться? Или у тебя извечный мужской комплекс таким образом реализуется — хоть в постели, но ты главнее? Прямо бесовреберный идиотизм какой-то…

— Что? — захохотал Мельников. — Бесовреберный? Это как?

— Это когда бес в ребро, Кирочка. Захотелось тебе острых ощущений в немолодые уже годы.

— Ну, с этой точки зрения ты — несомненное острое ощущение, даже без вариантов. Но вот с идиотизмом перегнула.

— Обиделся?

— На другую обиделся бы. А ты всегда такая была. За то и люблю столько лет.

Ну, вот зачем он опять начинает эту тему? Какая любовь, что он говорит? Любовь…

— Ты не знаешь, как это, — сказала я, отвернувшись-таки в окно.

— А ты?

— И я не знаю, к сожалению. Почему мы остановились?

— Приехали.

Я никогда не понимала Тверскую, уж не знаю почему, но она всегда казалась мне неуютной и какой-то бестолковой. Я слишком давно живу в Замоскворечье, и вот там мне все родное, другие же районы города не вызывают никаких положительных эмоций. Светик называл это «урбанистическим снобизмом».

— Ты чего оглядываешься? — спросил Мельников, запирая машину. — Слежку ищешь?

— Что за глупости? Кому надо следить за мной?

— Что — совсем нет конкурентов? Никому дорогу не перебегала? — Этот вопрос был задан в шутливой манере и с легкой улыбкой, но мне не понравился — я, разумеется, оглядывалась невольно как раз по причине мерещившейся в последнее время слежки.

— Прекрати. — Поморщившись, я пошла к подъезду, испытывая желание как можно скорее оказаться за стеной, в помещении — там, где меня никто не увидит.

Едва за нами захлопнулась входная дверь квартиры, как Кирилл словно сбросил маску, сильно мешавшую ему дышать. Он швырнул на пол кейс, рывком снял плащ и потянул меня к себе. В его глазах я увидела что-то странное, чужое и на секунду испугалась, но потом поняла — это элемент игры, он просто так заводит себя, ему нравится быть сильнее, главнее, и расслабилась.

Избавив от всей одежды здесь же, в коридоре, Кирилл легко подхватил меня на руки и понес в спальню. Холод покрывала неприятно обжег кожу, я вздрогнула и съежилась, но Мельников, начавший раздеваться, тут же повернулся:

— Ляг, как лежала.

Пришлось снова вытянуться, хотя все тело покрылось противными мурашками, и закрыть глаза. Я не стеснялась себя — для своих лет выглядела спортивно и подтянуто, спасибо хорошей генетике и нечастым походам в тренажерный зал. Я знала, что Кирилл, раздеваясь, смотрит на меня, изучает каждый сантиметр, каждый изгиб — он всегда так делал, еще с юности. Не знаю, почему ему так нравился вид моего распростертого тела — как символ победы, что ли? Наконец он лег рядом и неожиданно нежно поцеловал меня в губы, я даже вздрогнула и открыла глаза:

— Ты что?

— Молчи, — пробормотал он, наваливаясь сверху и беря лицо в ладони, — молчи, я не хочу слышать твой голос. — И я вспомнила, что он уже произносил эту фразу однажды — там, в гостинице.

Сегодня все было как-то иначе, не так, как я привыкла, и Мельников выглядел виноватым каким-то, осторожным и на удивление нежным, что было ему совершенно несвойственно. «Только бы не задал опять этого идиотского вопроса про «было ли хорошо», иначе я просто взвою», — подумала я, уплывая куда-то под напором захватившего меня чувства. И он не спросил, как будто услышал. Да и к чему бы ему спрашивать? Я сильно сомневаюсь, что хоть какая-то из его женщин могла ответить на этот вопрос отрицательно.

— Ты останешься? — вдруг спросил Кирилл, ложась рядом со мной и набрасывая на нас покрывало.

— Ты этого хочешь?

— Да.

— Значит, я останусь.

— А муж? — не удержался он от едкого напоминания о моем не совсем свободном положении.

— Тебе что за заботы? Если ты хочешь, чтобы я осталась, то при чем тут мой муж?

— Не боишься неприятностей?

— Нет.

Я на самом деле не боялась того, что Светик завтра начнет устраивать мне сцены, — во-первых, он сам затеял ссору и ушел, бросив меня одну на набережной, а во-вторых, я была уверена, что ночевать дома он тоже не станет, уедет к сыну. Так что винить некого.

Кирилл не стал больше ничего спрашивать, поднялся и вышел из комнаты. Я лежала в темноте и улыбалась — почему-то вдруг все страхи и подозрения рассеялись, и мне было просто хорошо от присутствия в этой квартире, от шагов Кирилла где-то в ее глубине, даже от звука разбившегося стекла и раздавшегося вслед за этим негромкого чертыхания.

— Тебе помочь? — громко спросила я, не открывая глаз.

— Нет, не нужно. Бокал уронил, сейчас уберу и вернусь.

Он пришел минут через пять, неся в руках два наполненных красным вином бокала и тарелку с виноградом и сыром, водрузил все это на кровать рядом со мной и уселся, набросив покрывало на ноги.

— Давай выпьем, Варька.

Я взяла бокал, принюхалась — вино источало тонкий терпкий аромат, от которого немного закружилась голова.

— За что же мы выпьем, Кира?

— Оставайся со мной, — вдруг сказал Мельников, глядя мне в глаза. — Оставайся насовсем, ведь ты же сама этого хочешь.

Моя рука дрогнула, вино выплеснулось на покрывало, и дальше последовало ровно то же, что и всегда в тех случаях, когда я видела перед собой расползающееся по ткани красное пятно. Меня затрясло, однако в этот раз я не впала в ступор, не заплакала, а наоборот, впала в какую-то неуправляемую агрессию. Отшвырнув бокал, я, тыча пальцем в пятно, заорала:

— Вот!!! Вот, смотри сюда! Ты думаешь, это вино?! Нет! Нет! Это — кровь, понимаешь? Кровь! И тогда все было точно так же! Только вместо покрывала были халат и ванна — полная воды и моей крови! Я умирала — а где был ты? Скажи мне, где ты был?!

Мельников в отличие от Светика в истерику не впал, а развернулся и врезал мне такую оглушительную пощечину, что меня как взрывной волной откинуло к спинке кровати, и я мгновенно умолкла.

— Все? — спросил он глухо и мгновенно оказался рядом со мной, обнял, прижал к груди и забормотал куда-то в макушку: — Успокойся, родная моя, успокойся. Все хорошо. Я с тобой, я всегда буду с тобой. Верь мне, Варенька.

Я всхлипывала у него на груди, но с каждым всхлипом мне становилось все легче. Как будто груз с души упал.

— Я испортила твое покрывало, — сквозь рыдания проговорила я, и Мельников усмехнулся:

— Это, несомненно, большая потеря. А я испортил тебе жизнь — и как быть?

И в этот момент я вдруг поняла, что никогда не считала так. Да, я не считала, что Мельников испортил мне жизнь, наоборот — именно благодаря ему я стала той, кем стала. Именно Кирилл дал мне стимул учиться и работать, рассчитывая только на себя и свою голову, именно благодаря ему я много лет была довольно счастлива в браке — что бы там ни было. Так что никаких претензий у меня к нему, по сути, нет и не может быть.

Я обняла его за шею и прошептала на ухо:

— Не надо так говорить, Кира. Кто знает, что было бы с нами, останься мы тогда вместе. Возможно, сейчас мы ненавидели бы друг друга и обговаривали развод.

— Развод? — чуть удивленно спросил он, немного отстраняя меня и вглядываясь в лицо. — Ты думаешь, я отпустил бы тебя?

— Не надо, Кира, — снова повторила я, — не надо — отпустил же.

Он безвольно уронил голову мне на грудь и тяжело задышал. От его дыхания я снова начала покрываться мурашками, но не замечала этого, гладила его плечи, волосы и снова хотела плакать.

— Что мне сделать, чтобы ты простила меня?

— Перестать говорить об этом.

— Тебе неприятно?

— Меня это бесит.

— Я понял. — Он сильнее сжал меня в объятиях и затих.

Не знаю, почему, но эта наша поза, темнота квартиры, разрываемая лишь узким лучом фонарного света из-за штор, абсолютная тишина, не нарушаемая ничем, — все это казалось мне совершенно естественным. Как будто мы каждую ночь проводили вот так, в объятиях друг друга.