Саджо и ее бобры - Вэши Куоннезина

Большое Перо, сложив ладони вместе, осторожно держал бобрят — зверьки были такие маленькие и жалкие. Их крошечные передние лапки сжались в кулачки, словно они приготовились к бою[11], но круглые головки отяжелели и поникли, глазки смыкались. Индеец знал, что они умирают, и ему стало их жаль. Охотники часто бывают добрыми людьми.

Большое Перо решил во что бы то ни стало спасти бобрят. Он жил охотой, и ему часто приходилось убивать бобров ради их ценной шкурки. А вот теперь он имеет возможность сделать доброе дело для бобров — спасти этих заблудившихся малышей, которых унесло течение и которые очутились у него в руках.

Причалив к берегу, он достал банку с молоком, разбавил его водой и стал вливать зверькам в рот. Маленькие пушистые тельца распростерлись на огрубелых ладонях индейца, и он почувствовал, какие они легкие и как слабо бьются их сердечки. Пока шло кормление, бобрята ухватились своими лапками, словно крошечными ручками, за сильные пальцы индейца. Большое Перо совсем растрогался, но как дальше поступить со зверьками, он еще не знал. Ему следовало бы спешить домой — он обещал своим детям, Саджо и Шепиэну, вернуться в определенный день, и, чтобы не огорчать их, ему нужно было сдержать свое слово. Если отнести бобрят к пруду, вряд ли они найдут дорогу к хатке — ведь надо весь пруд переплыть. Оставить их тут на месте — еще хуже: они наверняка умрут с голоду либо погибнут в когтях орла, ястреба; даже голодная рыба опасна для них. Большое Перо подумал, не взять ли бобрят с собой, хотя понимал, что в далеком пути возни будет очень много. Но как можно покинуть этих малышей в беде? Это было бы жестоко. У старых индейцев очень строгие правила в таких случаях.

Бобриха-мать, наверно, считала своих детенышей очень красивыми, но индейцу они казались уродливыми: у бобрят были длинные задние ноги и коротенькие передние, шарообразные тельца и курносые носики. Они напоминали сказочных Бакваджис — индейских волшебниц.

Большое Перо в конце концов решил, что их уродство — небольшая беда, зато они очень забавны и будет интересно их приручить. Приближался день рождения его дочери Саджо — ей исполнится одиннадцать лет. Бобрята с курносыми носиками, наверно, очень понравятся девочке. Это будет забавный подарок для нее! А когда они вырастут и их уже будет неудобно держать дома, тогда бобрят снова отвезут в родные места.

Бобрятам понравилось молоко, и они стали просить еще. Если бы вы слышали их жалобные голоса! Они еще сильнее растрогали Гитчи Мигуона. «Как можно покинуть малышей, которые плачут совсем как дети», — подумал он и снова принялся хлопотать и поить их молоком.

Потом он подошел к березе, которая росла среди сосен, срезал с нее большой кусок коры и стал мастерить корзинку для бобрят. Он обвязал ее кедровым лыком, чтобы сохранить форму. Вслед за этим сделал плотно прилегающую крышку и проделал в ней дырочки, чтобы воздух проходил свободно. Еще он сплел ручку из коры кедра. Когда корзинка была готова, он выстлал ее дно травой и положил сверху сочные листики и молодые побеги тех растений, которыми питаются бобры.

Когда Большое Перо поднял своих питомцев за плоские хвостики, чтобы положить в корзинку, они почувствовали запах душистой подстилки — совсем как дома — и нашли нежные почки и листики, которыми так хотелось полакомиться; они слушали добрый, успокаивающий голос своего нового друга — он так хорошо напоил их молоком! — и от всего этого им сразу стало лучше.

Казалось, они теперь забыли и страшное шипение выдры, и сову с ее круглыми желтыми глазами и злым хлопающим клювом. Как жутко она смеялась над ними в ту темную ночь! И вот они подползли друг к другу, что-то бормоча и урча про себя — уже давно они этого не делали, — и ели, ели, пока не наелись досыта.

А Большое Перо, делая быстрые взмахи веслом, гнал каноэ домой, к своим любимым детям. Он очень радовался подарку, который вез им. Он не сомневался, что и сынишка, хотя был тремя годами старше сестры, вместе с ней будет забавляться зверьками. И он был рад, что помог этим маленьким страдальцам.

Беседуя со своим каноэ или с ружьем, быть может, с бобрятами или просто сам с собой, он говорил:

— Мино-та-кия! (Хорошо!) Кэгет мино-та-кия! (Очень хорошо!)

Маленькие искатели приключений тоже, наверно, были всем довольны, так как они совсем притихли. И в самом деле им было хорошо в их гнездышке. Сквозь оконца берестяного домика к ним доносились звонкая песня дроздов, веселое журчание воды и убаюкивающий гомон лесных насекомых. Только время от времени, видно вспомнив своих близких и родную землянку, они жалобно похныкивали и теснее прижимались друг к дружке. И тогда тоска затихала, усталые головки склонялись, а круглые черные глазки отказывались смотреть... Все звуки словно замирали вокруг, и все горести куда-то исчезали. Бобрята спали.

Вот как получилось, что два маленьких заблудившихся бобренка, таких маленьких, что они легко поместились бы вдвоем в пол-литровом горшочке, ехали теперь к новому дому и к новым друзьям; они видели много удивительных вещей, о которых даже самые умные бобры ничего не слыхали, и пережили приключения, которых не переживал никто из бобров, я в этом вполне уверен.

Большое Перо был прав, когда говорил «мино-та-кия». Это было на самом деле чудесно!

Глава V

День рождения Cаджо

Почти неделю спустя после описанных событий Саджо и Шепиэн хлопотали по хозяйству, готовясь к встрече с отцом. Они жили недалеко от поселка Обисоуэй. Этот поселок лежал в Долине Лепечущих Вод, вблизи небольшого водопада, чье тихое, убаюкивающее журчание напоминало индейцам лепет сонных голосов. Отсюда и пошло такое название.

Около озера на зеленом пригорке стояла бревенчатая избушка Большого Пера. Лес подступал прямо к ней. Но участок вблизи домика был старательно расчищен от бурелома и молодняка, сквозь ряды стройных деревьев открывался чудесный вид на озеро.

Это было огромное озеро. Его холмистые, заросшие лесом берега убегали в голубую даль, словно волны необъятного изумрудного океана. Узкая тропинка вилась от избушки вниз по склону холма, к роще высоких, стройных тополей, стоявших у самой воды. Там Гитчи Мигуон любил коротать с детьми часы своего досуга в жаркие летние дни.

Хижина охотника была невелика, но снаружи выглядела очень живописно: она была срублена из золотистых сосновых бревен, а все щели были тщательно законопачены желтовато-зеленым мхом. И хотя внутри находилась лишь одна единственная комната, в ней было уютно. Пол из гладко отесанных, крепко сколоченных бревен отличался ослепительной чистотой, потому что его усердно скребли и мыли, и ни один пол не мог состязаться с ним в чистоте. На трех скамьях-кроватях, поставленных в ряд вдоль стены, красовались аккуратно сложенные индейские одеяла, привезенные с Гудзонова залива. Они радовали глаз своими яркими красками. Некоторые из них были красные, другие белые или зеленые; на всех цветных одеялах по краям шли белые широкие полосы. Три одностворчатых оконца сверкали на солнце; на стеклах не было ни одного пятнышка, и они блестели, по выражению Шепиэна, как внутренняя сторона ружейного дула, — таково было его понятие о чистоте. В таком состоянии он поддерживал обычно и свое ружье. А сегодня он особенно усердно смазывал и начищал его внутри и снаружи, пока ружье не заблестело весело в своем углу, напротив входной двери, так что не заметить его было бы невозможно. Мальчик выменял это ружье у скупщика Американской меховой компании на четыре дорогие норковые шкурки и хранил его, как бесценное сокровище; других собственных вещей у него было немного, смею вас в этом уверить.

Саджо насушила тростниковых стеблей, нарезала их ровными кусочками и выкрасила в голубой, алый и желтый цвета. Потом она стала нанизывать их на длинные нити, искусно подбирая в затейливый узор. И когда она повесила эти разноцветные нити тростниковых бус густыми рядами по бокам окошек, ей казалось, что они выглядят как настоящие занавески. Девочка долго не могла налюбоваться на свою работу.

Потом она начала хлопотать около стола. Расставила жестяные тарелки, положила ножи и вилки, как им полагается лежать. Скоро появился на середине стола большой каравай индейского хлеба баннок, только что испеченный и еще теплый. И хотя до рождества было далеко, Саджо украсила хлеб настоящей, только совсем маленькой елочкой. Девочка чувствовала себя по-праздничному, и ей очень хотелось, чтобы стол и все вещи в комнате выглядели нарядными.

Маленькая железная печурка была начищена так старательно, что казалась совсем новой. У этой печурки не было ни духовки, ни ножек. Пришлось подложить два больших плоских камня, что оказалось весьма удобным приспособлением для печения хлеба. А делалось это так. Сначала тесто ставилось на плиту, а потом, когда оно подходило, — под плиту, между двумя нагретыми камнями: там оно пеклось и даже подрумянивалось от огня в печке, который горел сверху. Иначе хлеб пришлось бы переворачивать на сковороде, когда он был наполовину испеченным, и не было бы полной уверенности в успехе. А Саджо, поверьте, прекрасно пекла хлеб, она не раз угощала и меня.