Ричард Длинные Руки – лорд-протектор - Гай Орловский

– Как хорошо в лесу, – сказал он довольно. – Деревья, птички, рыбы… И никаких баб-с… в смысле, леди.

– Сплюньте, – посоветовал я и нервно оглянулся. – А то возьмут и появятся! И скажут хором: спасайте.

Он философски вздохнул.

– И что делать? Придется спасать. Никуда не денемся. Мы, можно сказать, для того и рождены.

– Для чего мы только не рождены, – проворчал я с тоской. – Как начнешь перечислять, пальцев не хватит.

– Но здесь мы в безопасности, – заверил он. – Лес, только мы, Бобик и наши кони… Ведь не следует голой женщине гулять одной по темному лесу… тем более подходить к костру с незнакомыми мужчинами?

Взгляд его был устремлен мне за спину, я подпрыгнул и резко обернулся, хватаясь за рукоять меча.

Кусты вроде бы чуть колыхнулись. Там зачирикало, я перевел дыхание и сказал с угрозой:

– Еще одна такая шуточка… и Армландия останется без гроссграфа!

– Зато какие похороны устроим, – ободрил Растер. – А напьемся… Вообще-то, сэр Ричард, вы, как вижу, несмотря на молодость, зверь уже битый, птах стреляный… Я имею в виду, в женских делах. Кто не горел в этом огне, кто не страдал, чье сердце не рвалось от горя, тот еще не мужчина. А я вот совсем недавно понял, что гораздо легче любить всех женщин, чем одну-единственную. И сразу стал счастлив! И все женщины меня любят.

– Удобная позиция, – согласился я.

– Могу поделиться, – предложил он. – Совсем не жалко. Ни одна женщина никогда не видит того, что мужчина делает для нее, но очень хорошо видит то, чего для нее не делает. И ходишь всегда виноватый…

Я спросил, поддразнивая:

– А как же любовь?

– Если женщина тебя любит, – ответил он мрачно, – то, в сущности, тот, кого она любит, – не ты. Но тот, кого она больше не любит, – именно ты. Меня это в конце концов добило… Когда я понял, что любимая женщина – это та, из-за которой у тебя всегда болит сердце, я понял вашу мудрость, что любите только своего коня и собаку.

Бобик, чувствуя мое блаженно-расслабленное состояние, попробовал напрыгнуть сзади на плечи и едва не свалил в костер. Я уперся, отпихивался, он наконец понял, что не до него, потащился жаловаться Зайчику. Тот сочувствующе фыркал, что-то шептал теплыми мягкими губами в черное мохнатое ухо.

Растер наконец забросал остатки костра землей, затоптал, лицо его оставалось непривычно серьезным.

– Знаете, сэр Ричард, я бы не решился сказать этого отцу Дитриху, но вам скажу откровенно… По моему глубокому убеждению, в раю женщин нет! Женщина для рая просто опасна.

Я поднялся, хмуро подумал, что и тут, в диком лесу, где бабами и не пахнет, все равно говорим о них. И хоть ругаем, но говорим и думаем о них.

– У меня теперь тоннель, – сказал я. – Зайчик, Бобик и тоннель!..

Глава 4

Обратно ехали той же дорогой, снова дорога вильнула, а мы с пригорка рассмотрели гигантскую зеленую женщину. Отсюда ракурс похуже, голова маленькая, зато жопа большая, ягодицы не просто горы, а сочные горы, я проворчал с тоской:

– Никуда от баб не деться… даже здесь они настигают.

Растер спросил задумчиво:

– Может, нам мерещится? Никакой бабы там нет?

– А что?

– Да просто кусты.

– Обоим разом померещилось?

– А что нам еще могло померещиться? Домики, собачки?.. Не дети, поди…

Я кивнул, дальше поехали, не оглядываясь. Видимо, кто-то из туристов или созревающих подростков прошлой эпохи на ходу создал этот вот образ на подходящем месте. Ну, как мы рисовали баб с вот такими на стенах общественного туалета или чертили прутиком соблазнительные контуры на песке…

Дорога снова опасливо вильнула, на всякий случай обходя черную башню, что, как чудовищный кусок угля, вздымается к безмятежной безоблачности. По иссиня-черным стенам блещут грозовые сполохи, хотя небо чистое. Вокруг башни свежая зелень трав и кустарников, мир чист, носятся бабочки, жуки, по зарастающим стежкам-дорожкам прыгают кузнечики.

Я то и дело поглядывал на это пугало, напоминает осколок снаряда, воткнувшийся в землю, но острием все еще направленный вверх.

– На чьей земле? – спросил я и, не дожидаясь ответа задумавшегося Растера, сказал державно: – Впрочем, неважно. Зачислю в памятники старины, а это значит – собственность государства.

– Государства?

– То есть моя, – пояснил я.

Растер кивнул.

– Никто возражать не будет, сэр Ричард! Такие замки пользуются дурной славой. Все равно никто туда не ходит, забирайте. Еще и спасибо скажут. Вы скажите лучше, что с драгоценностями делать будете?

– Миркус проверит, – объяснил я, – нет ли среди них чего-то полезного. В смысле, с магическими свойствами. А так… все на продажу. Я не ворона, чтобы таскать в гнездо блестящие побрякушки.

– Золото должно работать, – согласился он. – Только там много стариннейших монет.

– И что?

– Их можно продать дороже. Намного!

Я вздохнул.

– Некогда. Мне уже сейчас нужны средства, чтобы выдать аванс, а затем оплачивать две-три бригады дюжих каменорубов. Пусть стараются, работают посменно. Еще нужно построить им барак для жилья и наладить доставку продуктов… да много чего нужно!

Он посматривал сожалеюще, но помалкивал. Он рассуждает, как нормальный человек, я – как державный деятель. И хотя я сам порой не знаю, что это такое, и путаю свой карман с государственным, но стараюсь быть по возможности честным.

Чтобы оправдать свое странное для общечеловека отношение к произведениям древнего искусства, как же – археологические находки, я заранее занес их все одним махом в язычество, а это значит, что как верный паладин церкви я просто обязан переплавить сатанинские изображения в золото.

Можно бы и такими монетами расплатиться, кто спорит, камнерубы будут только рады, но отец Дитрих воспротивится: пропаганда языческих ценностей, подрыв христианской базы и еще много чего можно мне присобачить, не особенно и напрягаясь.

Еще за милю до крепости я увидел, что жизнь в ней кипит, судя по тому, сколько в ее сторону двигается нагруженных телег и сколько бодро и налегке подпрыгивают на каменистой дороге пустых.

Растер тоже заметил, держится с гордостью, словно это все его заслуга. Впрочем, он прав, в это время не отделяют себя от сюзерена и все его дела и заботы принимают, как свои.

Открылась сама крепость, солнечные лучи падают отвесно, она блещет странным металлическим светом, уже не янтарь, а золото возвышается над миром, царит и надменно говорит каждому, что после отгремевшей Войны Магов еще не строили столь величественное и громадное.

Плотники у входа в крепость разложили бревна и широкие полосы железа, меряют, ругаются, отпиливают, снова меряют. Я не сразу догадался, что не гигантский плот строят для передвижения по океану, а сколачивают ворота.