Братья - Селим Ялкут

— Если он там будет. — Я вспомнил дьявольскую ухмылку.

— Может, ты хочешь присоединиться к нам и занять место Редживаля?

— Там мои друзья. — Сент-Жилль не терпел прямых возражений. На счастье, трудный разговор на этом прервался. Протиснувшись сквозь толпу, к Сент-Жиллю подобрался озабоченный человек, один из скороходов, которых князья держали для срочной связи. Сент-Жилль выслушал и встал.

— Сейчас я должен отправиться на совет. Когда вернусь, придешь еще раз. — Последние слова были обращены ко мне. — Будешь жить рядом, и мы лучше узнаем друг друга. А вы, — он обратился к моим стражам. — Отпустите его. И не пытайтесь остановить. Я хочу, чтобы здесь был мир.

Я ушел, ощущая ненавидящие взгляды. Конечно, мои враги будут думать, как вновь натравить на меня графа. Но несколько дней я мог держаться спокойно и решить, что делать. С этими мыслями я поймал осла, который дожидался так преданно, будто служил мне всю жизнь, и отправился к дому. Некоторое время я бесцельно бродил по пустому двору. Я был осторожен и не пытался среди дня обнаружить укрытие, куда отвела меня старуха. Я знал, что за хозяевами идет охота, и не хотел подвергать их жизнь опасности. Я дожидался темноты. Видеть девушку, было единственным желанием. Мой опыт общения с женщинами был малоинтересен. Два года назад в Константинополе друзья устроили мне посвящение. Я прошел его с любопытством, естественным в моем возрасте, и еще несколько раз посетил некую Леону. Я даже запомнил это имя, хотя к самой обладательнице не испытывал ничего, кроме чувственного порыва в начале и желания расстаться, едва успевало схлынуть плотское возбуждение. Леона вела счет деньгам не хуже процентщика и спешила воспользоваться нашим пребыванием в городе. На благое дело, так сообщила она мне без смущения. Она уже присмотрела дом, где рассчитывала сойти за приличную даму, а пока знала, чем себя занять. Чем более я зависел от чувственных желаний, тем более разделял убежденность наших монахов о том, женщина — сосуд греха. Мы всегда ищем на кого переложить вину за свое несовершенство и непреодолимость искушения. Потом мне пришлось наблюдать, как сарацины испытали на наших это оружие во время многомесячного стояния под Антиохией. С языческих времен в роще с храмом в честь Диониса молодежь и зрелые женщины, жаждущие любовного разнообразия, затевали игры. Теперь сарацины намеренно засылали в эту рощу своих фурий. Остатки языческого храма и близкий ручей (хоть к осени он разбух от грязи) разжигали желания. Коварные сарацины вырезали наших людей, когда на тех не было даже фигового листка, чтобы прикрыть наготу. Так глупо найти свою смерть. Смесь распутства, лжи и корыстолюбия — вот что я вынес, глядя на блудниц. Теперь, однако, было иначе. Все, что неотступно и полно владело мной в эти дни, сплелось в один образ. Я был поглощен этим порывом, а его название еще предстояло определить. Наши увлечения, наши желания, всегда обгоняют расчет и размышления, которые завершают работу чувства.

Сейчас я торопил наступление вечера. Бездействуя, я зашел в дом. Здесь было сумрачно и прохладно. Стоял запах пыли, который замещает воздух жилья с его запахами еды, дыма из очага, сена, коз в загоне. И этот тревожащий дух запустения вдруг напомнил мне о своем доме. Странно, именно там я испытал томление по далекой родине, о которой успел забыть. Все эти годы я жил настоящей минутой, и память о прошлом, о доме, который я покинул почти подростком, истончилась, истлела, как одежда бедняка. Но теперь мне захотелось крыши над головой, постоянства собственного дома. Это не были зрелые мысли, просто ощущение, все, что уже случилось со мной за эти годы, близится к концу, а впереди меня ждет новая жизнь.

В комнате, которую я определил, как контору, царил беспорядок, который сопутствует поспешным поискам. Стол, стулья были разбросаны и перевернуты, сундук отодвинут от стены. Совсем недавно здесь бесцеремонно хозяйничали. Картина разорения напомнила мне об опасности.

Я прошел на другую половину. Странно, грабители оставили все в целости. Здесь, судя по обстановке, жила та, которая поглотила теперь мои мысли. Я замешкался на пороге, потом, преодолев робость, вошел и стал осматриваться. Волшебная игра узнавания. Все здесь принадлежало ей — столик, зеркало, гребень, вещи, которых совсем недавно касалась ее рука, сумеречные формы флаконов, за толстыми стенками которых мерцала таинственная жидкость. Я открыл пробку, и стоял, не в силах оторваться, вдыхая будоражащий аромат, от которого голова пошла кругом. Я замер, не шевелясь. Сладостный дурман подарил причудливое кружево видений. Я смотрел во тьму и в тусклом отраженном блеске зеркала угадывал сплетение теней, равнодушие чужого наблюдающего зрачка, тонкую, но прочную паутину одиночества, ползущую из углов, готовую покрыть эту тьму и пустоту, и подтвердить: люди ушли, время остановилось. Потом я расслышал звук, почти неслышный шорох. Я обернулся. Глаза привыкли к мраку, и я различил на пороге тень. Я был уверен, это лишь призрак, отблеск света, который еще длится в закрытых глазах. Голова моя закружилась. Я шагнул, взял ее лицо в ладони. Я был удивлен, когда ощутил ее дыхание на своих руках. Она не противилась, но и не ответила мне. Она просто замерла в моих руках, как замирает подобранная на дороге птица.

Так оно и было, когда мы очнулись спустя несколько часов, свет померк. Был вечер, почти ночь. Стояла тишина, будто в мире остались лишь мы двое. Я рассказываю обо всем и, преодолевая смущение, хочу сказать, она оказалась женщиной. Робкой, застенчивой, но женщиной, уже познавшей мужчину. Позже она рассказала о своем браке и быстрой смерти мужа. Но и тогда, в ту нашу первую ночь я нисколько не усомнился в ее чистоте. Скажу только, более полного слияния я не испытывал никогда.

Было уже совсем темно, и Карина — так ее звали, принесла свечи. Мы сидели, не размыкая рук, когда вошел ее отец. Казалось, он был смущен, обнаружив откровенные признаки нашей близости. Но я был счастлив и не хотел скрывать этого.

— Мы не сможем здесь жить. — Сказал он, выслушав рассказ о допросе у Сент-Жилля. — Мы устанем прятаться, и они доберутся до нас.

— Сент-Жилль не допустит произвола. Он признал меня невиновным. Теперь я могу требовать заступничества у Готфрида.

Говорил я легко с той самоуверенностью, которая сопутствует удаче в любви. — Пройдет несколько дней, и мы найдем выход. Все время я буду здесь. И вместе решим, как быть.

Купец глянул на меня, и я поразился мудрой печали в его глазах. — Хорошо. Но я думаю, нам будет лучше покинуть этот дом. — И с этими словами он положил свои руки поверх наших.

— Я буду с вами, чтобы не случилось, — обещал я. — Я не отойду ни на шаг. Все, что вы скажете, я приму без колебаний. Вы под моей защитой, никто не посмеет коснуться вас…

Боже, как я тогда ошибался. Как быстро все закончилось. Я проснулся от звука трубы. Он не звучал со времени взятия города, это был сбор по тревоге. Я выглянул на улицу. Трубач и глашатай, покачиваясь в седлах от усталости, объезжали город. Голоса их были сорваны от крика. — Воины Христа. Готовьте оружие и собирайтесь. Время не терпит. Собирайтесь и выходите.

Что-то случилось в эту ночь. Но что? Расспрашивать я не стал. Я надеялся прожить, не привлекая к себе внимания. Но тут во двор зашел Артенак. И принес новости. Египетский султан собрал огромную армию и пообещал отдать Иерусалим на разграбление. Он поклялся не оставить от христианских святынь камня на камне. Сейчас он движется на нас, числом выше сто пятидесяти тысяч. Против наших двадцати. Еще столько же наберется женщин и калек, неспособных носить оружие.

Артенак, как всегда, говорил меньше, чем знал. Это был умный молчун, потому Готфрид советовался с ним перед тем, как принять решение. — Хорошо, что мы успели взять город. Была надежда, что они не решатся напасть. Но они идут сюда. Сейчас они стоят под Аскалоном на морском берегу. Что делать? Оставаться на месте и защищать город, либо выйти им навстречу. Стены сильно разрушены, мы не знаем как пользоваться водой из подземных источников. Мы не выдержим осады. Они заставят нас умереть без боя. Потому Готфрид предложил, а князья подтвердили. Завтра мы выступаем.

— Это время я решил пробыть с тобой, — продолжал Артенак, — поглядеть, как ты обжился на новом месте. Я слышал, ты выдержал экзамен у Сент-Жилля. А старик способен разъярить даже ангела.

— Откуда ты узнал об этом?

Артенак ухмыльнулся. — От графини Эльвиры.

— От жены Сент-Жилля? — я вспомнил беременную, рядом с графом. Ее интерес к моей особе я склонен был объяснять женским любопытством.

— С помощью женщин можно уладить многие дела. Главное, чтобы они успели сговориться, прежде чем их мужья разорвут друг друга на части. Я был представлен Эльвире. Пока ты утверждал перед графом свои права, я объяснил ей, как было дело. К счастью, она легко поняла. Беременность делает женщин чувствительными. Даже жену графа.