Маленькая Луна - Андрей Столяров

Более того, он оформил свои предложения в виде небольшого доклада, отточил, насколько у него получилось, главные смысловые места, выдержал пару недель в столе, затем поправил стилистику, и на всякий случай прорепетировал несколько раз перед зеркалом. Изложение, если не прерывали, занимало семь с половиной минут. Семь с половиной минут нетерпеливого ожидания. Семь с половиной минут, отпущенные ему судьбой. И когда, ровно через семь с половиной минут, он надсадным, сгоревшим каким-то голосом произнес последнюю фразу, – будто в обмороке, не слыша от волнения самого себя, – то по встрепенувшемуся в кабинете легкому дуновению, по затянувшейся паузе, по нервному скрипу стула, качнувшегося назад, понял, что победил.

Заведующий кафедрой запрокинул массивную, как у бизона, косматую голову, пожевал губы, точно пробуя предложенное на вкус, секунд десять подумал, сомкнув складки век, и вдруг тряхнул мощной гривой, рассыпавшейся по плечам:

– Ну что ж, мне эта идея… знаете… представляется… Давайте рискнем…

Скосив глаза, он сверху вниз посмотрел на Арика.

Тот, окончательно перестав что-либо соображать, боялся вздохнуть.

– Зайдите ко мне, пожалуйста, часа через три…

Потянуло из форточки октябрьской сыростью, стукнула дверь, вероятно, подхваченная сквозняком, прошел по кабинету зябкий порыв.

Белый бумажный листочек, как бабочка, вспорхнул со стола и, испуганно поднырнув, унесся куда-то в сторону.

Куратором у него стал тот самый экзаменатор, что когда-то спросил, почему он выбрал именно биологию. Фамилия его была Горицвет. Горицвет с любопытством выслушал план будущего эксперимента, наморщил лоб, как обезьяна, быстро поскреб щеки, нос, подбородок, неопределенно хмыкнул: И что, наш Бизон это одобрил?.. – и, потеребив мочку уха, как будто хотел ее оторвать, объявил наконец, что идея ему, в общем, нравится. Главное, она согласуется с некоторыми фундаментальными предпосылками, утвердившимися в последние годы. А это признак того, что осуществить ее в принципе можно.

Сразу же пояснил, что он имеет в виду.

Если придерживаться концепции Большого взрыва, то есть образования нашей Вселенной из единой материальной точки, то можно предполагать, что в невообразимо малый временной интервал, она осциллировала, проходя через ряд мгновенных виртуальных координат. Базовые ее параметры непрерывно менялись. В силу случайных причин утвердилась так называемая «антропная конфигурация», то есть такая, константы которой совместимы с существованием человека. Подчеркиваю: возникла она чисто случайно, и вместе с тем неизбежно как результат бесконечного перебора бесчисленного количества вариантов. Фактически, мы вынырнули из вечности. Однако, и это тоже чрезвычайно важный момент: раз уж антропная конфигурация тем или иным образом утвердилась, раз уж параметры нашей Вселенной приобрели нынешний вид, то и появление жизни, и появление разума становится неизбежным.

– Мне этот тотальный детерминизм как-то не нравится, – сказал Горицвет. – Он свидетельствует о предопределенности, которая обесценивает все наши усилия. И от того, что эта предопределенность не божественная, а естественная, честное слово, как-то особенно неуютно. Даже на спасение души рассчитывать не приходится. Из вечности мы вынырнули случайно, а уйдем туда, повинуясь логике вселенского бытия.

Он вскочил и, как мельница, замахал руками:

– Ладно, ладно… Это все – рассуждения для праздных умов. Проверить их все равно нельзя. Вернемся на землю, так вот: замысел этот мне лично кажется перспективным. Есть здесь что-то, с чем можно работать. Какой-то проблеск, какая-то смысловая начинка, какое-то зернышко, которую можно попробовать прорастить… Я тебя поздравляю… Только, знаешь, подумай, быть может, лучше построить этот сюжет немного не так.

И, будто фокусник, выхватив из кармана потрепанный дешевый блокнотик, набросал целый план, где первые эксперименты оказывались лишь частью более обширного замысла. Победно сверкнул глазами; снова, как запаршивевшая макака, поскреб щеки и нос.

– Так будет логичней, по-моему… Ну что?.. Ты согласен?..

– Согласен, – сказал Арик после некоторого раздумья.

Он был изрядно ошеломлен. В таком аспекте он свою идею еще не рассматривал. Мерцающие конфигурации, вспыхивающие и тут же гаснущие в пустоте, грандиозный вселенский цикл, разворачивающийся из вечности в вечность. Было обидно, что эти соображения не пришли в голову ему самому. Шевельнулась ревность в груди, и он крепко сжал зубы, чтобы сдержаться. Он уже понимал, что на первых порах высовываться не следует: сложатся неприязненные отношения, потом будут тормозить его много лет. Значимость человека должна обнаруживаться как бы сама собой. Получи результат – и все станет ясно. Поэтому комментировать услышанное он не стал. Он лишь тоже поднялся и сдержанно кивнул Горицвету:

– Интересная мысль, спасибо. Я так и сделаю.

Надо сказать, что кафедра его заметно разочаровала. Как-то не так он это себе представлял. Ему казалось, что это должны быть чистенькие сияющие лаборатории, без единой пылинки, в бликах медицинского никеля и стекла: гудят, помаргивая индикаторами, загадочные приборы, булькает в причудливой колбе, выпариваясь, некая зеленоватая взвесь, сотрудники в белых халатах задумчиво приподнимают к глазам пробирки с полученными растворами. Солнечное великолепие, тишина. Разговаривают только шепотом, чтобы не спугнуть научную мысль. От этой картины у него холодело под сердцем. Она как будто сияла и представала в мечтах как воплощение грез. Хотелось быстрее, быстрее войти в этот небесный круг.

В действительности же был длинный, затхлого облика коридор, выгороженный из другого, который огибал по периметру все здание факультета, довольно сумрачный, неприятный, поскольку лампы под потолком глушила серая пыль, с тесными, тоже сумрачными, комнатками по бокам, с закутками, где было не повернуться от мебели, старых приборов и книг. Арик не понимал, как там можно работать. Скрипели на разные голоса плашки паркета, термостаты, загромождающие проход, время от времени распространяли неприятные запахи, возникала по вечерам уборщица в халате, с мятым ведром, и мешковиной, надетой на швабру, начинала втирала грязь в трещины пола. Тогда к вони из термостатов примешивался запах мокрого дерева.

Под стать кафедре были и немногочисленные сотрудники. Ни о каких белых халатах, конечно, и речи быть не могло. Откуда было взяться белым халатам? Ходили в синих, как работяги, которые иногда заявлялись, чтоб починить треснувшую трубу. И, разумеется, никакого горения, по мнению Арика, обязательного для исследователя, никаких смелых экспериментов, взрыхляющих почву науки, никаких острых дискуссий, будоражащих мысль. К шести вечера кафедра, как по команде, пустела. Хлопали двери, сотрудники торопились домой. Задерживались лишь те, у кого были практикумы с вечерниками. А когда Арик случайно разговорился с Береникой Сергеевной, рыхловатой, одышливой, пожилой, которая вела курс по сравнительной морфологии, то уже через десять минут с ужасом догадался, что она не только не читала труд Моренготтера и Фрейтага, но и вообще слыхом не слыхивала об этой их монографии. Как же так? Ведь она преподает ту же тему?