Секретные задания РСХА - Отто Скорцени

Мы вошли в другое здание, тоже деревянное, и оказались в просторном вестибюле, похожем на тот, что был в Чайном домике. Я успел лишь заметить светильники, рассеивающие мягкий свет, и на противоположной стене небольшую картину в скромной раме – «Фиалка» Дюрера. Затем наш провожатый распахнул одну из дверей, и мы прошли в большую комнату, размером примерно шесть на девять метров. Справа от меня была стена с множеством окон, закрытых простыми занавесами. На середине стоял массивный стол, покрытый картами. Перед монументальным камином, занимавшим почти всю левую стену, находился маленький столик и вокруг четыре или пять кресел. В глубине – свободное пространство, на котором и остановилась наша группа. Как самый младший по званию, я занял место на левом фланге ряда. На бюро, расположенном между двумя окнами, я заметил безукоризненный частокол остро заточенных карандашей. «Именно здесь вырабатываются величайшие решения нашей эпохи», – успел только подумать я, как прямо перед нами распахнулась дверь.

В едином порыве мы застыли, головы повернулись в сторону двери. И вот я переживаю незабываемое мгновение: появляется человек, который больше, чем любой другой государственный деятель, решительно повернул судьбу Германии, мой господин, которому я безраздельно предан уже много лет и которому я абсолютно доверяю. Какое странное ощущение солдата, внезапно представшего перед своим главнокомандующим! (Я полагаю, что в тот момент, когда я пишу эти строки, более поздние чувства смешиваются с теми менее точными и менее связными, что мой мозг смог зарегистрировать в тот миг.) Подойдя размеренным шагом, фюрер приветствовал нас, вскинув руку тем характерным жестом, который мы так хорошо знали по газетным фотографиям. Одет он был очень просто: мундир офицера вермахта без знаков различия, белая сорочка и черный галстук. На левой стороне мундира я различил Железный крест первого класса – награду Великой войны – и черную нашивку за ранение.

Пока капитан СС представлял офицеров на другом краю нашего строя, я не мог рассмотреть фюрера так хорошо, как того желал. Нужно было сдерживать себя, чтобы не сделать шаг вперед, ибо я не хотел упустить из вида малейший его жест. Сначала я только слышал его деловой голос, задававший короткие вопросы. Особенный тембр этого голоса был мне уже хорошо знаком из радиопередач. Но я с удивлением обнаружил в нем мягкую и немного протяжную интонацию, которая придавала некий шарм его австрийскому акценту. Какой странный каприз человеческой природы, подумал я. Этот человек, которого слушают миллионы, который хотел бы олицетворять собой в глазах общества идеал прусского духа, не может скрыть своего происхождения, хотя давно уже и не живет на родине! Сохранил ли он в себе что-нибудь от миролюбивой приветливости австрийцев? Остался ли он подвержен зову сердца? Затем я опомнился: «Господи, что за неуместные вопросы, совершенно праздные мысли в такой момент!»

Другие офицеры уже кратко представились. Теперь Адольф Гитлер стоял передо мной. Когда он протянул мне руку, я сконцентрировался на единственной мысли:

«Только без чрезмерной угодливости!» Несмотря на волнение, мне удалось кивнуть головой почти идеально с точки зрения военной этики, то есть коротко и сухо. Затем я кратко сообщил место рождения, где учился, этапы моей жизни офицера резерва и мое настоящее положение. Пока я говорил, фюрер смотрел мне прямо в глаза своим знаменитым взглядом, наполненным непреодолимой силой.

Затем Адольф Гитлер отступил на шаг и резко задал первый вопрос:

– Кто из вас знает Италию? Я один ответил утвердительно:

– Я два раза был в Италии перед войной, мой фюрер. Я проехал на мотоцикле до Неаполя.

Сразу же последовал второй вопрос, опять ко всем нам:

– Что вы думаете об Италии? С растерянным видом, поколебавшись, офицеры начали отвечать, с трудом подбирая слова:

– Италия.., партнер по Оси.., наш союзник.., подписала антикоминтерновский пакт… Наконец моя очередь.

– Я австриец, мой фюрер, – сказал я просто. Я действительно считал этот ответ достаточным, чтобы выразить мою точку зрения. Всякий истинный австриец глубоко переживает потерю Южного Тироля, самого прекрасного района, который у нас когда-либо был.

Гитлер долго и задумчиво (по крайней мере мне так показалось) на меня смотрел, потом сказал:

– Все могут идти. А вы, капитан Скорцени, останьтесь. Я хочу с вами поговорить.

И вот мы одни. Фюрер по-прежнему стоял передо мной. Роста он был ниже среднего, плечи немного сутулились. Когда он со мной говорил, он был весь в движении. Жесты его были короткими и сдержанными, но, однако, они имели огромную убеждающую силу.

– У меня для вас есть задание чрезвычайной важности, – начал он. – Муссолини, мой друг и наш верный соратник по борьбе, был вчера предан своим королем и арестован своими собственными соотечественниками. Я не могу, я не хочу бросить в момент самой большой опасности величайшего из всех итальянцев. Для меня дуче олицетворяет последнего римского Цезаря. Италия или, скорее, ее новое правительство, несомненно, перейдет в лагерь противника. Но я не отступлю от своего слова; надо, чтобы Муссолини был спасен, и как можно быстрее. Если мы не вмешаемся, они сдадут его союзникам. Я поручаю вам эту миссию, счастливое окончание которой будет иметь неоценимое значение для будущих военных операций на фронтах. Если вы, как я вам говорю, не остановитесь перед любым препятствием, не испугаетесь любого риска, чтобы достигнуть цели, вы добьетесь ее!

Он замолчал, чтобы совладать с волнением, которое выдавал его дрожащий голос.

– Еще один важный пункт, – продолжал он. – Вы должны сохранять чрезвычайную секретность. Кроме вас только еще пять человек будут знать об этой операции. Вы будете действовать под видом офицера Люфтваффе и поступаете в подчинение генерала Штудента. Я его уже ввел в курс дела. Впрочем, вы сейчас с ним встретитесь. Он ознакомит вас с некоторыми деталями. Вам придется самому собрать необходимую информацию. Что касается командования наших войск в Италии и германского посольства, не надо ставить их в известность. Они не владеют положением и своими действиями могут только все испортить. Я повторяю, вы отвечаете за абсолютную секретность операции. Я надеюсь, что скоро вы сможете мне сообщить хорошие новости. Желаю вам удачи!

Чем больше фюрер говорил, тем больше росла во мне уверенность. Его слова казались мне столь убедительными, что в тот момент у меня не возникло ни капли сомнения в благополучном исходе дела. В то же время в его голосе дрожали нотки такой теплоты, такого волнения, особенно когда он говорил о непоколебимой верности своему итальянскому другу, что я был буквально потрясен.