Под чертой (сборник) - Дмитрий Губин

И вот тогда, памятуя про любопытную Варвару, я сунул нос в пенсионерскую экономику и обнаружил удивительную вещь: старики питались кровью молодых. Простейшие расчеты показали, что лондонец со средним лондонским доходом никак и никогда не мог купить средней лондонской квартиры (аналогично, кстати, в Париже и в Москве. Средняя зарплата в Москве 38 тысяч рублей. Банк не выдаст ипотечный кредит, если надо выплачивать больше трети дохода – для двоих это 25 тысяч рублей в месяц. Хорошей ставкой по ипотечному кредиту являются 15 %. Возьмите калькулятор и сосчитайте, когда средняя московская семья полностью расплатится за кредит за «трешечку» в Жулебино ценой 6 миллионов. Должно высветиться «никогда»).

Так происходит оттого, что люди стали жить долго, и квартиры в их собственности стали находиться тоже долго, – так долго, что, дорожая быстрее инфляции, с годами превратились в сверхтовар, производящий рентный капитал. Ну, разделите мысленно все товары на амортизируемые (просто товары) и растущие в цене (сверхтовары). Первые – это одежда, автомобили, техника. Вторые – недвижимость, драгметаллы, иногда акции и предметы искусства. Даже если в стране нулевая инфляция, она отражает сумму разного изменения стоимостей: удешевления просто товаров и удорожания сверхтоваров. Допустим, сверхтовары дорожают на 3 % в год. Уже на второй год образуются проценты на проценты, а через четверть века стоимость удваивается. В результате же невиданного прежде массового удлинения жизни старики превращаются в собственников-миллионеров, стригущих купоны с недвижимости, акций и проданного на аукционе Ван Гога. А молодые довольствуются Ван Гогом в музее и горбатятся на пожилых, – в надежде, что, когда станут пожилыми сами, будут точно так же эксплуатировать молодых. Кстати, горбатиться молодые должны и потому, что богатых неработающих стариков все больше, а бедных трудоспособных молодых все меньше. (Тут на записи телепрограммы неожиданно включился депутат от «Единой России», сказав, что в питерском заксобрании процентов 80 депутатов – миллионеры или, бог его знает, миллиардеры, так что лично он за идею отмены депутатских спецпенсий: эти пенсии всех раздражают, но никого из этих миллионеров не спасают).

И вот эта-то собранная к старости собственность – она и есть настоящий пенсионный капитал. Потому что даже «однушечка» в панельном доме в спальном районе, сдаваемая на лето, проводимое в садоводстве, дает куда более надежный доход, чем любая пенсия в результате хоть самой наипрекрасной реформы.

И получается, что кто не успел, тут опоздал. И жить – и планировать жизнь – нужно так, как будто и не будет никогда никакой пенсии. И на этой оптимистической ноте съемка программы закруглилась, плавно перейдя в песню в исполнении квартета довольно лихих ленинградских бабушек – с укладками, на каблуках, в замечательных концертных платьях с позвякивающими медалями на груди.

А я, выйдя на улицу, хлопнул себя по лбу, потому что не успел сказать самое главное, – не имеющее, впрочем, никакого отношения к экономике.

Не успел сказать, что глупо измерять возраст оборотами планеты вокруг солнца. Жизнь – она ведь все же не балерина, к всеобщей радости и под немой счет зала крутящая фуэте. Куда разумнее измерять жизнь по степени интенсивности, что ли, по числу знаний, переживаний, вообще пропущенной через себя, переработанной и выпущенной наружу информации. Я давно заметил, что у людей, проживших жизнь горячо и навзрыд, отсутствуют не просто сетования на судьбу, бедность, невнимание, но и страх старости и смерти. И наоборот. У бедных стариков всегда как-то непропорционально много старых вещей, каких-то баулов, коробок, ведер, тазов, кастрюль: они держатся за них, не решаясь выбросить, потому что те играют роль свидетельств, квитанций, накладных, подтверждающих, что действительно жили – потому что больше нечем подтвердить. Как ни грустно это писать.

А интенсивно живущий человек, по идее, старость не слишком замечает, – посмотрите на любого так живущего. Я, вон, записывал передачу с актером Михаилом Козаковым где-то за полгода до его смерти. Он был болен, полуслеп, держал спину прямо, все понимал, пил коньяк, шутил. В буфете мы говорили о Давиде Самойлове, Козаков рассказывал, как встретился со своей последней, совсем юной женой. Он выступал в провинции, гастролировал, так познакомились. Потом поехали в ресторан. Потом в гостиницу к нему. Потом в Москву. В Москве у Козакова в результате всех жизненных перипетий была маленькая «двушечка» где-то на окраине, с дурацким подъездом, устроенным так, что если куришь на лестнице, дым затягивает внутрь квартирки.

«Ужасно как, – кто-то сказал, когда Козаков уехал. – Панельный дом на окраине… А не особняк в Майами».

А по-моему, ничего ужасного: на что теперь Козакову на том свете этот особняк? А так – остались «Безымянная звезда», «Покровские ворота» и старый-старый фильм «Убийство на улице Данте» с немыслимо красивым Козаковым-актером, после которого он стал популярен, как Гоша Куценко, помноженный на Ивана Урганта, и даже больше, потому что стал иконой стиля, когда бы только тогда в Советском Союзе разрешали иконы. А смерти он не боялся. И сколько у него в старости денег было, и сколько квадратных метров, – было видно, что ему тоже плевать.

Отлично прожившего жизнь человека вообще не должно пугать, что, когда он умрет, он него вполне могут остаться лишь тело да флэш-карта с архивом.

Впрочем, в эпоху интернета можно обходиться уже и без флэш-карты.

2011

7. По моему хотению//

О том, что идея печати по требованию в России вряд ли выполнит свои задачи

Информационная революция должна ликвидировать дефицит информации (а на дефиците многое держалось и держится. Например, власть). Вот как происходит (или не происходит) новый этап ликвидации.

Влажным жарким июнем 2011 года, когда дожди и солнце после холодной весны заставили, наконец, русскую природу разродиться обильной и пышной зеленью, женщина по имени Марина Каменева вбила очередной гвоздь в крышку традиционного российского книгооборота, объявив о том, что книжный магазин «Москва» начинает print on demand.

Собственно, те, кто знает, кто такая г-жа Каменева и что означает print on demand (а означает «печать по требованию»), могут с чистой совестью хмыкнуть и перелистнуть страницу.

Однако мне хочется посвятить директору магазина «Москва» Марине Ниловне Каменевой пару абзацев, поскольку ее судьба достойна сюжета если не романа и повести, рассказа в духе Татьяны Толстой. История Каменевой – это история о том, как женщина, не претендующая на роль ни интеллектуалки, ни даже, кажется, книгочейки, настолько влюбилась в книги, писателей, издателей, и читателей, что создала лучший в стране книжный бизнес (то есть такой, где главное – идеал, идея, а прибыль, доход, деньги суть лишь инструменты). Это Каменева первой в России сделала доступ к полкам с книгами открытым. Это Каменева первой стала торговать до часу ночи. Это Каменева первой начала продавать аудио– и электронные книги, это она стала устраивать даже не встречи, а вечеринки с писателями, это она превратила советский магазин в светский клуб, где гламурных персонажей сегодня не меньше, чем на летней террасе московского гастрокафе Ragout. По большому счету, Каменева популяризирует чтение точно так же, как Ольга Свиблова популяризирует фотографию, а основатель Ragout Алексей Зимин – гастрономию.

Ну, и, вот, Каменева логично пришла к идее print on demand, родственником которой (которого?) является video on demand, видео по требованию. В родителях у обоих – информационная революция, смысл которой не только в мгновенном информационном обмене, но и в том, что информация и ее носитель живут отдельными жизнями. «Книга» – это уже не обязательно фолиант (5 тысяч томов в моей домашней библиотеке занимают 4 огромных стеллажа, но в мой ноутбук вбито 100 тысяч книг, а в каталоге print on demand содержится 470 тысяч). «Фильм» – больше не кассета, не диск и не время в телепрограмме (кино теперь можно заказывать в любое время, а также останавливать, повторять и проматывать вперед).

И вот я в кабинете Каменевой: сама хозяйка в отъезде, но меня по ее просьбе любезно принимает ее заместитель Екатерина Мосина. И мы говорим о том, что с книготорговлей сегодня в стране происходит то же, что и с торговлей другими товарами: крупные сети хотят иметь дело с крупными поставщиками, на фоне чего шансы малявок падают. Печальны шансы фермера, у которого пара дюжин коров, пусть и отборных пород. Печальны шансы издателя, если он не найдет среди рукописей бестселлер. Печальны шансы читателя, если он ищет книгу, изданную лет пять назад тиражом в пару тысяч экземпляров: новый тираж допечатывать никто не станет. Особо печальны шансы читателя в регионах, и откровенно безнадежны – читателя, не имеющего выхода в интернет, где всегда можно сыскать пирата, а точнее, Робин Гуда, отсканировавшего нужный текст.