Планета обезьян. Война - Грег Кокс

Цезарь и члены его совета – Корнелия, Морис, Лука, Снежок и Озеро – очень хотели услышать, что нашел Голубоглазый и его экспедиция. Постоянно думая о непрекращающейся угрозе со стороны агрессивных людей, Цезарь отправил своего сына и нескольких наиболее доверенных лейтенантов выяснить, что находилось за границами окруженного людьми леса. Голубоглазый и Ракета расстелили на каменном полу карту, разложив по ней цветные камешки и гальку, и обезьяний совет расселся вокруг нее. Цезарь не узнал местность, обозначенную на карте камешками, и это значило, что она, вероятнее всего, находилась далеко за границами территории, на которой расселялось его племя. Голубоглазый – теперь его шкура была чистой, отмытой от дорожной пыли – восторженно показывал пальцем на одно из мест, отмеченных на карте.

«Вот это место, – знаками сказал он. – Оно прекрасно».

Лука задумчиво посмотрел на карту.

– И ты уверен, что рядом нет людей?

– Точно нет, – подтвердил Ракета.

Голубоглазый посмотрел на Цезаря.

– Ну вот и все, отец. Мы все можем начать заново. Новый дом для нашего народа.

Цезарь был воодушевлен рассказом своего сына, но в то же время ему не хотелось, чтобы его надежды оказались неисполнимыми. Возраст научил его осторожности, и он всегда помнил об опасности, заключавшейся в принятии скоропалительных решений. Необдуманные действия слишком часто приводили к катастрофе. Цезарь научился этому много лет назад, когда он в первый раз в неосознанной ярости бросился на людей – и в результате оказался заточенным в клетку.

Старый орангутанг по имени Перси наклонился вперед и стал внимательно разглядывать карту. Показал рукой на ряд больших зазубренных камней.

– А что за этими горами?

Голубоглазый поднял с пола кожаный кошель и сунул внутрь руку. Достав оттуда горсть золотистого песка, он театральным жестом бросил его на карту между горами и их предполагаемым новым домом.

«Пустыня, – сказал он жестами. – Нужно будет пересечь ее. Путь неблизкий, но именно поэтому люди не найдут нас».

Голубоглазый отряхнул с рук песчинки и выжидательно обвел взглядом лица членов совета. Он явно был в восторге от своего открытия. Затем заговорил Ракета и подтвердил столь блестящее описание этого далекого рая, и его слова также имели большой вес для Цезаря. Не то чтобы Цезарь не доверял оценкам своего сына – просто было время, лет пять назад, когда Голубоглазый был безрассуден и непослушен, и это вносило некоторое напряжение в отношения между отцом и сыном. Глубокие шрамы на груди и плече Голубоглазого оставили когти разъяренного гризли, который застал его врасплох во время охоты, и они остались вечным напоминанием о том, каким беспечным и опрометчивым был когда-то молодой шимпанзе. Но с тех пор Голубоглазый вырос и заматерел, выучил много неприятных уроков во время недолгого правления Кобы. Цезарь гордился тем, какой хорошей обезьяной стал его сын, и теперь прислушивался к его советам.

– Мы должны выступить сегодня вечером!

– Сегодня вечером? – запротестовала Озеро, сидевшая рядом с Голубоглазым. – Ты с ума сошел?

«Сколько еще мы можем ждать? – жестами показал Снежок. – Люди приближаются. Они не остановятся, пока не убьют нас всех!»

Было очевидно, что события этого дня и злобные слова Рыжего потрясли молодую гориллу сильнее, чем ожидал Цезарь. Голубоглазый наклонился, чтобы ободрить обезьяну, и успокаивающим жестом положил лапу ему на плечо.

– Снежок, – начал он.

Тот отстранился от Голубоглазого, отклоняя попытку примирения. Лука сердито заворчал на своего протеже, который позорил его перед всем советом. Голубоглазый был сыном и наследником Цезаря, и проявлять неуважение подобным образом не подобало.

Но Снежок не мог сдержать себя.

«Его здесь не было, – сказал он с помощью языка жестов, указав на Голубоглазого. – И он не знает, как здесь было тяжело!»

Цезарь нахмурился. Голубоглазый проявил себя в битвах против людей и против повстанцев Кобы. Цезарь знал, что его сын прекрасно осознавал опасность, которую представляли собой люди. Однако он придержал язык, не желая вступать в драку вместо Голубоглазого. Его сын заслуживал права ответить на вызов Снежка самостоятельно.

«Я знаю, что ты напуган, – жестами ответил Голубоглазый. – Как и все мы, но мы всё спланируем заранее».

– Если мы пойдем, – сказал Цезарь громко.

Все посмотрели в его сторону. Голубоглазый был явно ошарашен тем, что отец так резко перебил его. Разочарование проявилось на его лице. Цезарю стало больно от его реакции, но он почувствовал необходимость сказать кое-что еще, пока все не зашло слишком далеко. Он уважал советы и увлеченность сына, но это решение не могло приниматься быстро и в конечном итоге должно быть принято им.

Придет день, когда Голубоглазый станет вожаком обезьян.

Но не сегодня.

– Вас там было всего четверо, сын, – попытался объяснить он. – А нас здесь – сотни.

– Ты сказал, что это опасно, – добавил Морис. – Особенно пройти мимо людей при выходе из леса.

Перспектива возглавить многочисленный исход обезьян, включая самок и детей, старых и ослабленных, из безопасности леса, была весьма устрашающа, несмотря даже на обещание более безопасного места в конце путешествия.

– Доверься, мне, отец, – голос Голубоглазого звенел от напряжения. – Этот риск того стоит.

«Возможно», – подумал Цезарь. Да и оставаться на старом месте тоже было очень рискованно.

Голубоглазый обратился к Корнелии, сидевшей рядом с мужем.

– Мама?.. Что ты об этом думаешь?

«Если ты веришь в это место, – ответила она жестами, – то я тоже в него верю. Но твой отец прав. Мы должны внимательно все обдумать».

Надо отдать ему должное, Голубоглазый согласно кивнул, без возражений принимая ее точку зрения. Цезарь воспринял это как еще одно доказательство того, как сильно повзрослел его сын за эти годы. Выражение его лица смягчилось, и он обратился к совету.

– Мы прошли через многое. Но сегодня… мой сын принес нам надежду.

Он неторопливо прошел вперед и, нежно улыбнувшись, положил руку на голову Голубоглазого. Ему не хотелось, чтобы эта распря продолжалась между ними, бросая тень на столь долгожданное возвращение домой его сына.

– Так приятно тебя видеть, – от сильного чувства у вожака перехватило горло, и голос дрогнул. – Я очень горжусь тобой.

Он надеялся, что Голубоглазый никогда в этом не усомнится.

Ритмично били барабаны, перекрывая рев водопада; сумерки опустились над лесом, раскрасив горизонт яркими оттенками лилового и малинового. Все население крепости, молодежь и старики, собралось на берегах реки, чтобы попрощаться с теми, кого убили люди. Барабанщики стучали по инструментам руками и ногами, как будто это было биение тех сердец, которые остановились навсегда. Плакальщики пели в ритм с барабанами. Дикие цветы украшали тела павших, лежавшие на больших неосвещенных деревянных помостах. Шимпанзе, гориллы, орангутанги и бонобо покоились вместе, так же как и жили.

В отличие от людей, обезьяны все еще вынуждены были разделяться по видам, противопоставляя один вид другому. Иногда Цезарь думал, что объединялись они только из-за того, что боролись с общим врагом. И молился, чтобы разделение на виды прекратилось, когда человеческая угроза исчезнет.

«Вместе обезьяны – сила».

Сопровождаемый друзьями и семьей, Цезарь печально смотрел на то, как несущие факелы обезьяны подошли к помостам, которые были больше, чем ему бы хотелось. Десятки обезьян ждали, когда приближающийся огонь поглотит тела. Трагическая потеря обезьяньих жизней внушала Цезарю отвращение.

Морис заметил боль в его глазах.

«Ты чувствуешь себя ответственным за это», – показал он жестами.

– Я за это в ответе, – тихо сказал Цезарь. – Наши дети уже привыкли к кровопролитию.

«Коба начал эту войну, – снова жестами ответил Морис. – Это его надо винить».

– Нет, – Цезарь покачал головой. – Я должен был предвидеть… что он не сможет забыть того, чтó люди с ним сделали. И что он захочет отомстить им. Я был слеп.

До того как Цезарь освободил его, Коба был подопытным лабораторным животным, над которым ставились жестокие эксперименты, – он научился от людей только ненависти. В конце концов эта ненависть заставила его предпочесть войну – миру и восстание – верности Цезарю. И люди, и обезьяны до сих пор платили за месть Кобы, хотя эта коварная обезьяна уже давно была мертва.

– Он был моим другом, – сказал Цезарь. – И его кровь – тоже на моих руках.

Факелы подожгли помосты. Липкая смола трещала и пузырилась, заставляя огонь расползаться быстрее, пока тела мертвых ни затерялись во взметнувшихся ввысь языках желто-оранжевого пламени. Цезарь чувствовал на своем лице и шкуре жар от огня. Маленький Корнелиус, укрывшийся на руках у матери, скулил от страха при виде громадных языков пламени. Корнелия, чтобы успокоить малыша, гладила его по голове. Ее глаза были влажными от горя.