Мой адрес – Советский Союз! - Геннадий Борисович Марченко

Милиционеры рангом пониже тут же начали выталкивать нас обратно на проезжую часть проспекта, хотя до точки, где движение заканчивалось, оставалось от силы метров сто, после чего народ разбредался кто куда. Мужики – обычный пролетарий – с оглядкой по сторонам тихонько во дворах разливали по стаканчикам горячительное, закусывая плавлеными сырками. Было бы, как говорится, что выпить, а повод всегда найдётся. Тем более 1 мая, самый что ни на есть пролетарский праздник.

Мы и сами с мужиками нашими, с «Завода радиоаппаратуры», после таких демонстраций согревались во двориках. Особенно это было актуально после ноябрьской демонстрации, когда погода подчас не жаловала марширующих в общем строю, и без «сугреву» было не обойтись.

Мы продолжили движение до «финишной прямой», хотя в толпе только и было разговоров, что о несколько минут назад случившемся инциденте. Моё имя тоже звучало, со всех сторон сыпалось, какой я молодец, что вовремя заметил опасность. Закинули в грузовик транспаранты и портреты членов Политбюро, и тут я услышал голос Заостровского.

– Покровский.

– Да, Фёдор Петрович!

– Иди-ка сюда.

Ректор отвёл меня в сторонку от продолжавшей движение колонны.

– Что это сейчас такое было?

– Вы о чём, Фёдор Петрович? – с совершенно искренним видом удивился я.

– Ты дурачком-то не прикидывайся. Как ты понял, что сейчас из проулка вылетит мотоцикл?

– Так услышал звук мотора, и будто мне кто-то в ухо закричал: «Покровский, опасность!». Мистика какая-то!

– Действительно, мистика.

Заостровский ещё раз внимательно посмотрел мне в глаза, после чего мотнул головой:

– Ладно, ступай… Спасибо тебе, если бы не твоя реакция, то среди студентов могли быть жертвы, а так только сам лихач пострадал. Вот что значит заниматься боксом… Кстати, ты ещё не бросил?

– Как можно, Фёдор Петрович!

– Смотри, не бросай, тебе ещё осенью на первенстве «Буревестника» выступать. Если я ничего не путаю, а там, глядишь, на чемпионат СССР отберёшься. У нас в политехническом пока чемпионы ещё не учились. А за твоё поступок мы тебе, Покровский, хм, благодарность объявим, прилюдно, в актовом зале.

Надо же, благодарность… Так-то неплохо, лишние баллы в карму не помешают. А самое главное – спас ногу. И значит – могу продолжить спортивную карьеру.

Мужика, правда, всё же жалко. Я в какой-то мере чувствовал себя перед ним виноватым. Может, свечку в церкви за упокой души поставить? Так я даже имени его не знаю. Раб божий не знамо кто, упокой Господи его душу… Так, кажется, я в молитвах не особенно был силён даже на склоне лет.

А ежели меня кто срисует, как я в храм вхожу или тем паче свечку ставлю и осеняю себя крестным знамением, а потом доложит в деканат? Ни фига себе атеист-комсомолец! Вот тогда я мигом из института вылечу. И что, обратно в Асбест возвращаться? Устраиваться на карьер по добыче асбеста или на асбестообогатительную фабрику и гробить свои лёгкие, как отец, который к пятидесяти годам то и дело заходился в приступах кашля, едва не выхаркивая лёгкие? Я помню, как асбестовая пыль круглосуточно висела над городом, забивая носоглотку.

Нет, не хочу я туда. Так-то, конечно было бы неплохо увидеть родителей, друзей детства, кто ещё оттуда не разъехался. Но, в принципе, я и так на выходные могу смотаться на рейсовом автобусе. Полтора часа – и дома. Это сейчас, когда я знаю, что мне 73 года, и родители мои давно умерли, как и многие друзья, думаю о них со щемящей болью в сердце. А на самом деле, может, я неделю назад только к ним ездил.

Ладно, потом разберёмся в своих чувствах, а то вон Вадим зовёт, руками машет. А с ним и ребята наши, и Света с Ингой. Не успел подойти, как на меня посыпались вопросы, всех интересовало, о чём со мной разговаривал ректор.

– Обещал благодарность вынести за спасение ваших жизней, – доложил я. – Наверное, грамоту дадут, хотя я бы не отказался и от материального поощрения.

– У тебя губа не дура, – заржал Толик Рыбчинский. – Чё, может, дёрнем за праздник?

С этими словами он сунул руку за пазуху, и оттуда показалось бутылочное горлышко.

– «Портвейн»? – спросил я, вспоминая пристрастия Толика.

– Он самый, – довольно осклабился тот. – А у Саввы ещё одна бутылка и «граник», будем употреблять по кругу. А у девчонок пирожков целый пакет, есть чем закусить.

Отказываться как-то не по-компанейски, да и Вадик, гляжу, не против, хоть мы с ним как бы и обязаны следить за дисциплиной, а тут, напротив, присоединяемся и, выходит, поощряем пьянство. Но, в конце концов, это не пьянка, а так, чисто символически, повод как-никак – 1 мая.

А завтра, 2 мая, тоже праздничный день, законный выходной. Мало того, и 3 мая выходной, потому что этот день выпадает на воскресенье. Так что чем не повод завтра с утра махнуть в Асбест? Причём с ночёвкой, утром или днём в воскресенье можно двинуть в обратный путь.

– Так ты вроде так и собирался сделать, – удивился Вадик, когда я озвучил ему своё решение. – И я завтра домой еду с ночевой. У нас автобусы с разницей в полчаса отходят, вместе же с утра на автовокзал собирались… Слушай, Жека, я бы на твоём месте всё же показался бы врачу.

– Может и покажусь, – сказал я, только чтобы успокоить друга.

Никому я, конечно же, показываться не собирался. Поставить себе диагноз я мог лучше любого врача, но озвучить его никому не мог, иначе… Ну, про психбольницу на Сибирском тракте я, кажется, уже упоминал. Хотя даже не знаю, можно ли то. Что со мной произошло, считать диагнозом. Так как в медицинской практике, уверен, ничего подобного ранее не происходило. Психиатр просто написал бы «шизоидное расстройство личности» или что-то в этом духе, после чего я на долгие месяцы, а то и годы (если буду упорствовать в своих «заблуждениях») оказался заперт в стенах душелечебного учреждения.

«Портвейн» на вкус показался… Хм, не очень. Наверное, за годы жизни я отвык от этого вкуса, поэтому ограничился одним половиной стакана, сославшись на то, что нужно соблюдать спортивный режим.

Занятия в боксёрской секции института у нас проходили по вторникам, четвергам и субботам. То есть, получается, ближайшая тренировка в следующий вторник, 5 мая. Давненько я с Олегом Коноваловым не спарринговал. Он по весу, насколько я помнил, всегда был потяжелее меня на 4–5 килограммов, в то время как оба мы выступали в весовой категории до 91 кг. При росте 183 см я весил 83 кг, причём жировая прослойка на моём теле в эти