Ведьма и парашютист. Звонок из ниоткуда (сборник) - Воронель Нина Абрамовна

Сначала его руки – стройные загорелые кисти, крепкие ладони и длинные сильные пальцы со странными треугольными ногтями: вершина каждого треугольника была обращена к запястью, а основание его замыкало конец пальца. Треугольники ногтей были слишком маленькие для таких крупных рук, и потому казалось, что они касаются предметов с какой-то особой кошачьей нежностью, будто часть ногтя была временно втянута вовнутрь. Зачарованная ловкостью, с которой эти пальцы открыли панель автомата и освободили застрявшую пуговицу, Инге не сразу поглядела на лицо их владельца. Лицо было им под стать: очень нездешнее, без единой прямой линии – словно все его черты были умело вырезаны из разных частей туго натянутого лука.

Пока она разглядывала незнакомца, за ее спиной заплакал Клаус, громко всхлипывая и шмыгая носом. Первым порывом ее была жалость, она хотела было утешить беднягу и дать ему его пять марок, но благоразумно сдержалась: в сложившейся ситуации нельзя было давать его вздорной мамаше никакого повода для продолжения боевых действий.

Подползла на коленях Эльза с тряпкой в руках и начала усердно вытирать кофейную лужу у ее ног. Она наклонилась, чтобы помочь Эльзе подобрать осколки разбитой чашки, и услышала голос незнакомца:

– Хватит плакать, парень! Бери деньги и беги играть!

Когда она подняла голову, Клаус уже стоял возле автомата, сияя блаженной улыбкой, а незнакомец, сильно хромая, шел к выходу. Он открыл дверь – небо за дверью полыхнуло голубым разрядом, и через секунду загрохотал гром. Как только он вышел, все заговорили хором.

– Итальяшка! – объявила Эльза.

– Никакой он не итальяшка! – Вальтер никогда не соглашался с Эльзой: если бы она сказала, что бог есть, он тут же заявил бы, что бога нет.

– А какая у него машина? – спросил Гейнц, как всегда – реалист.

– У него нет машины. Он спустился на парашюте, – объявил Клаус и вдохнул воздух, словно собирался добавить что-то еще, но вдруг запнулся и стал испуганно отступать к двери.

– Это ж надо, что этот идиот может придумать! – воскликнула Эльза и замахнулась на Клауса мокрой тряпкой. Клаус внезапно обиделся:

– Ну, ладно, может, он пришел пешком, – сказал он. – А то чего бы он был такой мокрый? – и все уставились на него, пораженные здравым смыслом его слов.

– А раз он пришел пешком, значит, у него нет машины, – заключил Клаус, гордясь тем, что привлек всеобщее внимание.

Инге положила деньги за кофе на стойку и быстро вышла под дождь, думая одновременно о глупости Марты, о неразрешимости завтрашнего дня, о смуглых пальцах незнакомца и о многом другом, что непросто было выразить словами. Она сама не понимала, как ее голова вмещала враз все это множество несовместимых и часто вовсе не пересекающихся мыслей.

На улице было совершенно темно, если не считать крошечных островков розовато-желтого света, падающего на тротуар из окон кабачка и тут же смываемого обильными потоками дождя. Дождь стоял вокруг плотной стеной, его равномерный шум поглощал все остальные звуки.

Небо над головой с грохотом раскололось полярно-голубой вспышкой и выхватило на миг из темноты клубок сцепившихся в смертельной схватке тел – человеческого и звериного, серебристо-шерстяного. Они промелькнули у нее перед глазами, словно кадр из ночного кошмара, и исчезли в черном безмолвии монотонно падающего дождя.

– Ральф! – закричала она на бегу, оскальзываясь на мокрых ступеньках. – Стоп! Прекрати немедленно!

Ей сейчас не хватало только, чтобы голодный Ральф загрыз этого красивого итальянца!

Однако в свете новой вспышки молнии ей открылась картина вовсе неправдоподобная – итальянец умудрился повалить Ральфа на землю и сидел на нем верхом, зажимая его шею тисками сведенных вместе локтей. Инге остановилась над ними и снова повторила:

– Ральф! Стоп!

Тело Ральфа обмякло, и он коротко взвизгнул то ли от боли, то ли от обиды, и она сказала незнакомцу:

– Можно его отпустить.

Незнакомец разжал руки, с трудом поднялся, пошатнулся и схватился за открытую дверцу машины, чтобы не упасть в грязь. Только теперь Инге заметила, что распахнута дверца не пассажирская, а водительская, и спросила напрямик:

– Вы что – собирались угнать мою машину?

В горле у парня что-то вдруг заклокотало, и он безвольно сник на отворенной дверце, свесив руки и конвульсивно царапая мокрый металл ногтями растопыренных пальцев. К этому времени Ральф наконец встал на ноги и начал шумно отряхивать грязь с шерсти, разбрасывая ее во все стороны.

Не успев толком сообразить, что она делает, Инге перехватила тело незнакомца раньше, чем оно рухнуло на мокрый булыжник, и рывком опустила его на капот фургона. Голова его, правда, при этом гулко стукнулась о металл, однако Инге удалось удержать его от дальнейшего скольжения вниз. Инге нащупала его пульс – рука была горячая, но сердце билось ровно, хоть и часто.

Нужно было срочно решать, что с ним делать. Тащить его обратно в «Губертус» и вызывать «скорую помощь»? Ужас – разговоров потом не оберешься! Проще всего было бы, конечно, отвезти его к себе в замок и привести в чувство, а там уже поступать по обстоятельствам. Было только совершенно неясно, как ей одной удастся затолкать его бесчувственное тело в машину.

Инге попыталась приподнять его, но он тут же выскользнул из-под ее рук и начал скатываться с капота, так что ей с трудом удалось сохранить равновесие.

Она осторожно опустила его обратно на капот и мысль ее, ничего не находя, лихорадочно заметалась в поисках разумного выхода. Дверной проем кабачка вдруг озарился мгновенной желтой вспышкой, в центре которой, нелепо размахивая руками, плясала черная фигурка, и тут же погас. Темный силуэт скатился вниз по лестнице и медленно встал во весь рост, четко вырисовываясь на фоне освещенного окна. Вот он – выход!

– Клаус! – закричала Инге. – Иди сюда, помоги мне!

Клаус подошел, неловко оскальзываясь на мокрых булыжниках.

– Поддержи его за плечи, – скомандовала Инге, отворяя дверцы фургона, – и давай положим его внутрь.

Клаус, не отвечая, склонился над незнакомцем, пробежал пальцами по его лицу, словно проверяя что-то, и недоуменно прошептал:

– Значит, он все-таки разбился!

Инге некогда было выяснять, что он имел в виду, она крикнула:

– Поднимай его за плечи, быстро!

Клаус, хоть и придурок, физически был вполне хорошо развит. Он послушно подхватил незнакомца под руки, Инге перехватила его ноги чуть повыше колен, и они, успешно маневрируя, умудрились втащить его в фургон. Пока они устраивали его длинное тело в узком пространстве фургона, он вдруг открыл глаза и внятно попросил:

– Не надо, мама, пожалуйста, мама, не надо!

Инге быстрым движением приподняла его голову, но не успела перехватить его взгляд: сквозь густые темные ресницы светились лишь белки закатившихся под надбровья глазных яблок. Нужно было срочно везти его в замок. Она соскочила с подножки и сказала:

– Спасибо, Клаус. Можешь идти домой.

Клаус спрыгнул вслед за ней и схватил ее за рукав, пытаясь ей что-то рассказать, но она высвободила рукав и, не обращая внимания на Клауса, стала закрывать дверцы. Тут подошел Ральф и, тревожно принюхиваясь, сунул морду в фургон, Инге оттолкнула его и приказала:

– Ральф, место!

Ральф пружинисто вскочил в кабину. Инге села рядом и включила мотор, но прежде, чем отъехать, поглядела на понурую фигуру Клауса, который, сунув руки в карманы, шлепал по лужам в сторону деревни, и позвала:

– Садись в кабину, Клаус. Я довезу тебя до моста.

Клаус втиснулся на сиденье рядом с Ральфом и начал поспешно плести какую-то несусветную чушь об отважном парашютисте, который у Клауса на глазах вырвался из вражеских рук и выпрыгнул из окна самолета. Не отвечая на вопрос Инге, как он сам выбрался из этого самолета, Клаус стал почему-то шепотом уверять ее, что он следил, как парашютист долго кружил над лесом, пока не приземлился возле «Губертуса». И хоть вошел он туда без парашюта, он, Клаус, сразу его узнал. Но он никому не сказал об этом, потому что это страшная тайна и Дитер-фашист убьет его, если узнает, что он проболтался.