Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей - Мариан Ткачёв

Но если Нгуен Зы успел до 1527 года окончить учение, сдать экзамены (возможно, еще и не один раз), получить должность, отслужить год, выйти в отставку и вернуться восвояси, то, исходя из простого расчета времени, он должен был быть старшим сыном в семье. Косвенно это подтверждается и тем, что Нгуен Зы вышел в отставку под предлогом заботы о престарелых родителях, что было прежде всего долгом старшего сына.

Кстати, в летописях и других источниках сведения о каком-либо лице почти всегда содержат упоминание имени и чинов его отца. Происхождение играло тогда важную роль в служебной карьере: для допуска к экзаменам кроме письменного подтверждения личной благонамеренности, выданного местными властями, требовалось еще и свидетельство о том, что в родословной «абитуриента» не было изменников, мятежников и… актеров. Но мы нигде не находим упоминаний о других сыновьях Нгуен Тыонг Фиеу, старших или младших братьев Нгуен Зы.

Стало быть, мы вправе выдвинуть еще одно, третье предположение: Нгуен Зы родился около 1496 года.

Но как же тогда Нгуен Зы мог быть учеником знаменитого Нгуен Бинь Кхиема? Ведь традиция вроде бы связывает всех его именитых учеников с тем временем, когда Нгуен Бинь Кхием, выйдя в отставку (1543 г.), открыл в своем уезде Винь-лай (в том же Хайзыонге) школу, куда отовсюду стекались ученики. Для троих из прославившихся впоследствии «выпускников» Нгуен Бинь Кхиема нам известны годы сдачи экзаменов, и, оказывается, двое из них экзаменовались в 1538 году, то есть за пять лет до отставки Нгуен Бинь Кхиема. Значит, он преподавал и до 1538 года! Впрочем, для нас главное в том, что упоминание имени Нгуен Зы среди учеников Нгуен Бинь Кхиема вовсе не означает непременного его ученичества после 1543 года. Да и вообще, в Средние века во Вьетнаме (и не только там) понятия «ученик» и «учитель» отнюдь не значили лишь «школяр» и «преподаватель». Учеником могли называть и последователя знаменитого философа или вероучителя (то есть учителя в высоком смысле этого слова). Здесь отношения строились уже не по школьному принципу и вовсе не предполагалась особая разница в возрасте. Не таковы ль были и отношения между прославленным мыслителем и поэтом, царедворцем, чьи мнения даже после отставки воспринимались обеими враждующими династиями как политические пророчества, – Нгуен Бинь Кхиемом и почти неприметным в «свете» Нгуен Зы, хотя и он с детства блистал познаниями и талантами и тоже имел своих собственных учеников?

Многие источники утверждают, будто Нгуен Бинь Кхием читал и правил книгу Нгуен Зы. Но нам теперь ясно: отнюдь не неопытный юный школяр вручил тогда престарелому мэтру свои рассказы. Они написаны были скорее всего человеком зрелых лет и таланта и отданы им на суд взысканного дарованиями и славой единомышленника. Да и возможно ль, чтоб книга, подобная творению Нгуен Зы, лишь под чужой кистью обрела присущие ей достоинства!

Итак, давайте построим окончательную схему: Нгуен Зы родился около 1496 года; учился, сдавал экзамены, служил и вышел в отставку до 1527 года; жил в деревне, в родительском доме, преподавал, общался с Нгуен Бинь Кхиемом, завершил «Пространные записи рассказов об удивительном» после 1527 года.

Схема эта дает нам новый ключ не только для воссоздания биографии Нгуен Зы, но и для понимания написанной им книги. Ведь если значительная часть его сознательной жизни падает на времена государей Ле, значит, он был очевидцем едва ли не самых мрачных дней вьетнамского Средневековья.

В 1504 году умер король Ле Хиен Тонг, которому еще удалось в какой-то мере продолжить политику своего отца, прославленного Ле Тхань Тонга. И не случайно у Нгуен Зы в «Рассказе о беседе стихо-творцев в уезде Золотых цветов» оба эти государя упомянуты с высочайшими похвалами. А далее за неполных двадцать три года сменилось семь королей, из которых только один умер своей смертью. Вельможи и военачальники возводили королей на престол, свергали и убивали их – иногда через несколько месяцев или даже считаных дней. Те же, кому удалось править подольше, вроде Ле Уи Мука (1505–1509) или Ле Тыонг Зыка (1510–1516), запомнились бессмысленной жестокостью, роскошествами, разнузданностью нравов и маниакальным пристрастием к строительству новых дворцов.

Правительство забросило все заботы о поддержании плотин, каналов и дамб, что губительно отразилось на земледелии. В летописях едва ли не ежегодно находим мы сообщения о стихийных бедствиях и голоде. То и дело вспыхивали крестьянские восстания.

Самое мощное, во главе с Чан Као, продолжалось несколько лет (главной базой его была родина Нгуен Зы – Хайзыонг). Повстанцам удалось захватить столицу, и вождь их, неприметный в прошлом чиновник, был провозглашен королем. Он продолжал величаться государем и позже, будучи оттеснен из столицы объединившимися на время феодалами; затем, передав «титул» сыну, постригся в монахи и скрылся, хотя за его голову и назначили небывалую награду.

Mor ли истинный художник, каким, без сомнения, был Нгуен Зы, живя в это бурное время, дожидаться, пока Мак Данг Зунг отнимет престол у «законной» династии Ле, чтоб потревожить тень другого узурпатора, Хо Куи Ли, захватившего трон в 1400 году, и под видом того давнего властолюбца вывести «нечестивого Мака»? Неужто, как предполагалось, только к этой лежащей на поверхности аналогии сводится весь обличительный пафос его книги?

Нет, сатирический замысел его серьезней и шире! Раскроем «Рассказ о ночном пире у реки Полноводный проток», где действует Хо Куи Ли (правда, здесь он еще канцлер, но через четырнадцать лет Хо Куи Ли стал королем; и об этом более века спустя не мог не знать читатель Нгуен Зы), и «Рассказ о словопрениях с дровосеком на горе Уединения», где выведен король Хо Хан Тхыонг, при нем отец его, Хо Куи Ли, сохранял всю полноту власти. Хо Куи Ли и Мак Данг Зунг – фигуры разные. Первый – для своего времени человек выдающийся, задумал и начал важные преобразования, сорванные китайским нашествием; второй – истинный временщик, цеплявшийся за старое и в политике предпочитавший коварство и грубую силу. Пожалуй, современникам оба они рисовались одинаково мрачно, ибо нарушили долг и верность законному государю – главные устои конфуцианской этики. Но для Нгуен Зы образ Хо Куи Ли имел прежде всего аллегорический смысл.

Читая оба рассказа, мы видим, что не все обвинения, обращенные, как предполагалось, к Макам, могут быть им (или только им) предъявлены.

Вот что у Нгуен Зы отшельник-дровосек говорит о короле: «Он лжив, коварен и любострастен. Не он ли понуждает народ из последних сил возводить Дворец Золотой вазы и опорожняет до дна казну, пролагая Пестропрекрасную улицу? Не он ли разбрасывает парчу и камку, швыряет жемчуга и каменья? Золото для него – что сорные травы, а деньги – как грязь… Справедливые кары, темница и казни – все отменяется за мзду, а должности и знания достаются денежным людям!.. Награждают льстецов и секут головы тем, кто возвысил голос за правду».

Но Маки не возводили пышных дворцов, строилось самое необходимое.

А теперь – слово другому человеку (он тоже говорит о короле): «Возводил столько строений, что… в горах не хватало леса утолить его алчность… требовал столько соуса и соли, что в море не стало живности насытить голодную пасть». Не правда ли, похоже?

«Вельможи с чинами, – продолжал дровосек, – следуют слепо владыке в большом и в малом… Все без изъятия если не корыстолюбцы то горькие пьяницы, не бездельники и гуляки – то уж наверняка кознодеи, алчущие власти… И нет никого, кто бы затеял… большое дело на благо народа».

Прислушаемся к еще одному голосу, бранящему короля: «Дал волю льстецам… отдалился от честных людей, вынудил прямодушных бежать и таиться. Звания и чины исчерпаны, а они все алчут наград. Поборами и податями изъял все до последнего волоска, бросаясь добром, словно прахом и грязью. С приближенными обходился как с псами и клячами, а на простых людей глядел как на сорные травы». Снова похоже, не так ли?

Откроем секрет: диалог этот с вымышленным персонажем Нгуен Зы вели реальные лица, царедворцы Нгуен Зык и Лыонг Дак Банг, и обличали они Ле Уи Мука!

Лис-оборотень в рассказе Нгуен Зы, понося Хо Куи Ли, говорит о восстаниях, мятежах и казнях бунтовщиков. Но восстания и казни приходятся в основном на первую четверть XVI столетия, когда правили Ле, а не Маки. И не о скрывшемся ли от державного гнева «злодее» Чан Као говорит Лис, упоминая «притаившегося в тиши» вождя другого, давнего восстания – Нгуен Бо. Тем более что ко времени действия рассказа Нгуен Бо уже семь лет как был мертв, и ошибка эта, чуть ли не единственная у обычно точного в хронологии Нгуен Зы, могла быть сознательным и ясным для современников приемом.

Значит, не только Маки и их царствование стали предметом обличения со стороны Нгуен Зы, он мыслил категориями своего времени, не дробя его на династийные и иные разряды. И выведенные им короли династии Хо – это не просто аллегорические изображения конкретных лиц, но обобщенные образы «дурных правителей». Создание их знаменовало новый шаг в развитии вьетнамской прозы.