Механизм пространства - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Торвен знал ответ, но не решался сказать правду. Он все-таки предал одного-единственного человека — полковника Карла фон Клаузевица. Да, тот и сам числился изменником, служившим врагам Пруссии. Одинокий эмигрант, проклятый на родине и чужой на чужбине. Ему было некому верить, и он поверил молодому парню, такому же, как он, изгнаннику и патриоту. Они хлебали из одной миски, стояли под пулями, мерзли в снегах.
И каждый знал, что защищает свою страну.
Несколько раз Торвен порывался написать Клаузевицу. Не покаяться или объясниться — поставить в известность, честно, без уверток. Он уже почти собрался, но совершенно случайно узнал, что полковник не числит его в живых. В ночь, когда он бежал из расположения корпуса Витгинштейна, случилась кровавая стычка на аванпостах, и пропавшего адъютанта занесли в списки убитых.
«Мой дорогой друг фон Торвен так и не дожил до победы», — написал Клаузевиц в письме домой.
Карл Филипп Готфрид фон Клаузевиц умер недавно, в ноябре 1831‑го. Когда Зануда узнал об этом, то целый день не мог отогнать знакомый перестук копыт. Дикая Охота настигала, дыша в затылок промозглым мертвым холодом. Торвен с детства помнил, за кем приходят черные призраки. Для одних он — Бумажный Червь, для других — герой.
А для высшего суда — предатель.
Когда пуля сбила с ног негодяя д’Эрбенвиля, он вновь услыхал далекий топот. На этот раз мчалась подмога — всадники во главе с Андерсом Вали-Напролом, спешившим на помощь своему лейтенанту. Но Торбену Йене Торвену почудилось, что Андерс Эрстед просто успел первым, опередив на какой‑то миг призрачную кавалькаду.
«А ты думал, лейтенант, что в сказку попал? Так в иную сказку и попадать боязно. Братцы Гримм такое пишут — на ночь лучше не читать. А если еще и милый Андерсен примется сказки сочинять? Грозился, паршивец!»
— Виноват, добрый мсье. Не извольте гневаться, начальство задержало.
Сторож, седатый дядька с выправкой отставника-гвардейца, проявился неслышно, словно больничный призрак. Торвен с недоумением моргнул. Что‑то не так с его французским. «Добрый мсье» — с какой стати? Или это… Добрый… хороший… Ну, конечно!
— Так что, господин хороший, вот ваша тросточка. Прямиком от мастера привезли. Как новая, дерево прежнее, даже лучше. А костылик пожалте сюда, он казенный.
Зануда без возражений обменял казенное имущество на личное. Королевский подарок величественно, не без презрения впился в пол. Отставной лейтенант выпрямился, расправил плечи. Теперь хоть на войну!
Мальбрук в поход поехал,
Миронтон, миронтон, миронтень…
— Вот, из гостиницы вам прислали.
Взяв пачку писем, он привычно сунул их в левый карман, походя отметив, что адрес на верхнем написан рукой Эрстеда-старшего; выудил серебряную монету — вознаградить услужливого стража.
— А еще ваш парень. Которого вы помирать к нам привезли…
Рука с монетой опустилась. Весь поход — из Булонского леса в лечебницу Кошен. Еще на Новое кладбище доведется завернуть.
— Заснул он, болезный. Бредил-бредил — и сморило беднягу. До утра не окочурится, это я вам твердо обещаю. Навидался… Отправляйтесь в гостиницу, нечего вам здесь делать. А часам к десяти приезжайте. Тогда уж наверняка отойдет. Верно вам говорю…
3
Огюсту Шевалье было хорошо.
Покойно.
Краешком сознания он понимал, что в его положение «покойно» означает все сразу: и хорошо, и удобно, и даже «на своем месте». В самом деле, что делать покойнику на «том» свете? Да что угодно, ибо худшее уже случилось. Покойся с миром в полную свою посмертную волю. А как именно — не все ли равно?
Покоился Огюст в реке, похожей на знакомую с детства Рону. Тоннель исчез, отступил в безвидный мрак. Он не плыл — река несла воды мимо, обтекая лодку, подобравшую новичка.
Это бедный шевалье
В нашу компанию, к Маржолен,
Душу он свою принес —
Гей, гей, от самой реки…
Снежинки остались — мотыльками кружились они над тихой гладью. Тот, Кто управляет Механизмом Времени, повернул их должное число раз. Теперь не имело значения, на сколько градусов отстоят друг от друга их вершины.
Огюст устроился на корме, закинул руки за голову — и внезапно сообразил, что этак и перевернуться можно. Лодка маленькая, весел нет, накренится — и бултых! Прямиком в компанию к неведомой, но всесильной Маржолен. Утонуть на «том» свете! — многообещающее начало, ничего не скажешь.
Голоса смолкли. Никто Огюста ни о чем не спрашивал, не пытался разъяснить его скромную личность. Святой Петр разобрался, с кем имеет дело. Сен-симонистов никуда не пускают — хоть в Рай, хоть в Преисподнюю. Совратят чертей на борьбу Труда и Капитала, организуют свободную ассоциацию работников котла и сковороды…
Тихий шелест воды. Клочья черноты в вышине.
— Вы меня слышите? Огюст Шевалье! Вы слышите?
Рано обрадовался. Только начал входить во вкус, покоиться от всей души…
— Огюст Шевалье!..
— Слышу, слышу…
Мраморный ангел с кладбища Монпарнас, великий знаток математики, восседал перед ним, в неловкой позе устроившись на передней скамье. На бывшем «этом» свете каменный истукан давно опрокинул бы лодку. Или «здесь» даже статуя — не каменная? Душа человека, душа глыбы мрамора…
— Я Огюст Шевалье. А ты — призрак. Галлюцинация, если по‑научному.
Ангел быстро, как‑то несолидно кивнул.
— Слышите? Это хорошо. У нас мало времени, я могу держать канал до пяти минут…
Поведение ангела насторожило Огюста.
— Давай разберемся, — предложил он. — Итак, ты — галлюцинация, имеющая внешний вид ангела? Или настоящий ангел?
— Кто?!
От изумления мрамор чуть не треснул. Тяжелая челюсть со скрежетом отвисла, монументальные веки попытались моргнуть — без особого успеха.
— Вы что, меня так видите? Великий Разум! А я думал — XIX век, прогресс, успехи науки. Вы же студент, личность передовая, не склонная к суевериям. Друг Эвариста Галуа. Вот и верь учебникам!
Шевалье заинтересовался всерьез, даже сел, опираясь на хрупкий борт.
— А кто ты?
Истукан по‑человечьи поскреб в затылке.
— Если вспомнить древнюю терминологию… Подмастерье… Нет, лаборант! Знаете такое слово? Великий Разум! Как это всё у вас называлось? Ну, представьте себе: лаборатория, установка, этот… график работы, все на ходу, все штатно. И тут сбой.
— Сбой — это я?
— Сбой — это вы.
Покоя не предвиделось. Ни вечного, ни даже промежуточного, на часок-другой. Ангел-лаборант зря пенял на учебники.
