Дело о светящихся попрыгунчиках (СИ) - Щепетнёв Василий

Они поднялись во второй этаж, опять показали пропуск караульному, уже без винтовки, зато с маузером.

— Кровь? — спросил караульный у Арехина, показав на Сашку.

Арехин только головой качнул, и солдат, невиданное дело, поперхнулся.

— Извиняюсь, товарищи. Просто велено срочно, не теряя не минуты… Извиняюсь.

Они пошли дальше. Сашке здание немного напоминало родной МУС, только труба повыше, да дым погуще. Оно и понятно — Кремль!

В углу, в месте скромном, но уютном, их остановил еще один, вида совершенно штатского, с длинными волосами, в сиреневом френче, и опять же при маузере.

— Вы — товарищ Арехин? — спросил он тезку Аз.

— Да.

— Александр Васильевич ждет вас. А спутнику вашему придется подождать здесь.

Подождать, так подождать. Сашка и здесь чувствовал себя на седьмом небе, особенно, когда увидел идущего по коридору усатого человека. Никак, Буденный? Он вытянулся, отдал честь. Усатый усмехнулся, кивнул.

Осчастливленный, Сашка решил пройтись по коридору — энергия, бурлившая в жилах, требовала движения. Вдруг еще кого увидишь?

Далеко Орехин, правда, не ушел. Заглянул за угол, и тут к нему подскочила девушка.

— Вас прислали, правда?

— Меня? Да, прислали!

— Отлично, проходите, все готово, одного вас и ждут, — и она повлекла его за руку в кабинет. Другая девушка и парень в кожанке помогли Орехину снять шинель и провели в смежную комнату. Тот, ошеломленный, не знал, что сказать. Вдруг в Кремле так и положено обращаться с народом? Теперь не царские сатрапы вокруг, а лучшие из людей.

Здесь его осмотрел доктор в накрахмаленном белом халате, обстукал, обслушал, кивнул благосклонно:

— Хороший парень.

Хорошего парня Сашку провели в третью комнатку, совсем небольшую, да еще перегороженную ширмочкой, уложили на кушетку.

— Сейчас у вас возьмут немного крови. Это не больно и неопасно, — сказал доктор.

Да он до капли бы всю кровь отдал, конечно. Только непонятно всё как-то…

В растерянности Орехин лег, как велели, на кушетку. Руку перетянули резиновым жгутом, воткнули в жилу толстую иглу.

— Вы отвернитесь, — сказал доктор, — что тут смотреть.

Сашка и отвернулся.

От иглы шла трубочка к какой-то штуковине из стекла и блестящей стали, а от той штуковины другая трубочка уходила за ширму. Не такая уж и белоснежная эта ширма, Сашка заметил на ней буроватые капли. Никак, засохшая кровь?

— Скоро? — прозвучал голос из-за ширмы.

— Начинаем, Александр Александрович, — поспешно сказал доктор, — уже.

Александр Александрович? Тезка Аз? Нет, никак может быть. Да и голос другой. Высокий, почти бабий.

Трубочки были красной резины, непрозрачные, но стеклянно-блестящая штуковина у врача наполнилась кровью. Его, Орехина, кровью. Врач нажал на поршень, и кровь потихоньку стала покидать хитрое приспособление. Ага! У него, значит, кровь берут и тому, за ширмой, вливают. Хитро! Наверное, это новый способ лечения израненных в боях героев.

Орехину ради героев крови не жалко, герой с героем всегда кровью поделится, будут они кровными братьями — он и, например, Буденный. Только там и не Буденный. А вдруг… А вдруг Троцкий? Или Ленин? Нет, Ленин — Владимир Ильич, а Троцкий тоже не Александр Александрович.

Было совсем не больно, совершенно, как и обещал доктор. Сашка даже задремал, сначала вполглаза, а потом всерьез. Сквозь дрему он слышал голоса. Доктор говорил, что довольно, хватит, а визгливый голос за ширмой требовал еще и еще.

Очнулся Орехин оттого, что кто-то немилосердно хлестал его по щекам. Глаза открывались неохотно, сладкий сон не отпускал, но о чем был тот сон, забылось быстрее, чем вода выливается из опрокинутой кружки.

— Вы себя хорошо чувствуете? Вы себя хорошо чувствуете? — спрашивал доктор, но спрашивал как-то испуганно, несолидно.

И было чего пугаться: над доктором стоял тезка Аз и своим пистолетом упирался в белый халат, аккурат под печень.

Увидев, что Орехин открыл глаза, доктор вздохнул облегченно:

— Я же вам говорил — согласно данным революционной медицинской науки, отдача крови никак не вредит донору, напротив, от этого организм крепнет и закаляется.

Арехин пистолет от докторского бока отодвинул, но прятать не спешил.

— Сколько же крови вы забрали у сотрудника, выполнявшего особо важное задание совета народных комиссаров?

— Тут ошибочка вышла, ошибочка, — доктор держал руки перед собой, будто надеялся удержать пулю. — Должен был прийти солдат-доброволец особой роты, а вашего сотрудника приняли за него. Вы же ничего не сказали, не протестовали, добровольно решили отдать кровь, ведь так, так?

— Добровольно, — подтвердил Орехин. Язык заплетался, губы не слушались.

— Мы его сейчас крепким чаем напоим, покормим, и к вечеру как новенький будет, — доктор порозовел, обрел уверенность, особенно после того, как тезка Аз спрятал пистолет.

— Вы не ответили, — продолжил Арехин, и доктор замер. — Повторю еще раз. Сколько крови вы забрали у сотрудника московского уголовного сыска?

— Восемьсот граммов, возможно, чуть больше.

— Литр?

— Это максимум.

— Вы клятву Гиппократа давали?

— Ох, да мало ли я клятв давал. Вы тоже, наверное, царю присягали, — вдруг взорвался доктор — И не нужно мне грозить. Я что, своей волей это делаю? Тоже выполняю особое задание, и тоже совета народных комиссаров.

— И вам разрешено ставить опыты над сотрудниками МУСа? Или Чека?

— Я же объяснил, вышло недоразумение, — запала хватило не надолго, доктор опять стал испуганным бледным человечком.

— Ну, ладно, — сказал Арехин. — Давайте поскорее чай. С ромом. И чтобы икры полфунта, не меньше.

— Где ж я икру возьму, — начал было протестовать доктор, но осекся. — Сейчас, сейчас, минуточку, — он было хотел уйти, но Арехин остановил его.

— Вы сестру милосердия отправьте. А нам тем временем расскажите о пользе переливания крови.

Но сестрица обернулась быстро, видно, ходила недалеко, и доктор рассказать почти ничего не успел рассказать.

Чай был крепкий и горячий, хлеб белый и мягкий, икра — черной и соленой. Сашке было неловко есть одному, особенно икру, но тезка Аз настоял:

— Это приказ. Кровь быстрее всего восстанавливает именно икра.

Икра… Соленая, уже третья ложка стала поперек горла, но Арехин подлил в чай рому, и дело пошло веселее. Ложка за ложкой, стакан за стаканом, и под конец Орехин почувствовал себя фаршированным поросенком. Фаршированных поросят он едать не едал, но видать видал, когда работал мальчиком на побегушках у купца Савишкина. И рому прежде он никогда не пил, ни с чаем, никак. Когда в возраст вошел, водку запретили, а шампанское пусть буржуи пьют. Перед смертью.

Его опять потянуло в сон, но в сон сытый, тяжелый. Поддерживаемый тезкой Аз, он покинул гостеприимное здание. Лошадей подогнали к самому порогу, он сел в возок и дальше ехал барин-барином, сыт, пьян, и нос не разбит. Потом его кто-то куда-то вел, раздевал, укладывал…

На мягкое. А это казалось Орехину очень важным.

8

Тезка Он смотрел на миг глазами новорожденного — чисто, ясно и доверчиво. Затем взгляд его остановился на Александре Александровиче и стал осмысленным. Почти осмысленным.

— Где я? — задал он классический вопрос.

— У меня. Я решил, что здесь вам будет лучше, — ответил Арехин.

Действительно, в общежитии имени писателя Чернышевского или в МУСовском кабинете ему бы не дали ни чаю со сливками (жаль, не с ромом) ни мягкую булку, ни икры (теперь не полфунта, а всего лишь четверть).

Но перед завтраком Орехина повели брать ванну. Белье же взяли, да и выбросили. Обмундировали заново. Никакого буржуйского барахла, конечно. Обычное солдатское. Но — новое, чистое, от кальсон до шапки-богатырки. Только ботинки и оставили — обувь, ее на глаз не подберешь, лучше старая, но разношенная, чем неизвестная новая.

И Орехин чувствовал себя, действительно, заново родившимся. В голове ясность, на душе легкость, в желудке — сытость без тяжести.