Расплата - Павел Крамар

Такая позиция обезоруживала старшего следователя Таранихина. И он потребовал, чтобы армейские медики провели официальное амбулаторное обследование обвиняемого. Врачи дали следствию письменное заключение: следов контузии не обнаружено, практически здоров. Таранихин ознакомил Кунгурцева с этим заключением, а тот заявил: дескать, с выводом врачей согласен, потому как от контузии за это время отошел, но память порой словно проваливается. Его сфотографировали в различных позах, описали его приметы, запросив о нем многие отделы «Смерш» для проверки, не появлялся ли тот на крупных железнодорожных станциях, в гостиницах, продовольственных и пересыльных пунктах, в столовых, запасных полках, госпиталях, медпунктах. Его показания проверяли по материалам розыска госпреступников, а фотокарточка предъявлялась на опознание разоблаченным агентам иностранных разведок. Так что в наш адрес поступали все новые и новые материалы. Однако «решающие» материалы, как это ни странно, нашли мы у себя — в кабинете следователя.

Началось все с того, что недели через две после задержания Кунгурцева не вышла на работу из-за болезни уборщица отдела Мария Афанасьевна. Комендант отдела лейтенант Пименов приказал старшине роты Касторнину произвести вместе с солдатами уборку здания отдела. Старшина Касторнин был въедливый и бывалый служака. Ходил он по кабинетам и поторапливал своих подчиненных: «Давай пошевеливай, протирай, чтоб все блестело!»

В кабинете капитана Таранихина лежала на полуметровой ширины, изрядно потертая ковровая дорожка. Один конец ее уходил под стол, а на второй опирались ножки старенькой кушетки. Солдаты приподняли стол и кушетку, свернули дорожку в рулон и вдруг увидели на полу, под кушеткой, небольшой пакет из плотной прорезиненной ткани. Вскрыли пакет — в нем какие-то документы и широкое резиновое кольцо. Находка показалась солдатам подозрительной, они отнесли пакет старшине. Тот сразу же передал его оперативному дежурному. Осмотрев документы, дежурный сообщил о находке начальнику следственного отделения майору Федорову, который немедленно прибыл в отдел и вызвал к себе капитана Таранихина.

В пакете оказались незаполненные бланки командировочных предписаний и других документов, аналогичные изъятым у Кунгурцева, и справка полевого госпиталя о том, что там он, Кунгурцев, в октябре — ноябре 1944 года лечился в связи с полученной на фронте контузией. Кроме того, в пакете были обнаружены пять листов ученической тетрадки, на которых — цифровые записи, сделанные простым карандашом. Записи были вскоре изучены — это оказалось не что иное, как время движения и разгрузки на ряде железнодорожных станций Приморья воинских эшелонов с указанием вида и количества боевой техники. То есть найдено было то, чего не хватало, чтобы уличить Кунгурцева в шпионаже.

Был составлен акт о том, как и где обнаружен пакет. Доложили об этом полковнику Бухтиарову. Тот тут же прибыл в отдел, ознакомился с находкой и разволновался страшно. Мы стояли перед ним в его кабинете по стойке «смирно»: начальник отделения подполковник Глухов, начальник следственного отделения майор Федоров, старший следователь капитан Таранихин и я — заместитель начальника отделения. И без того худое лицо полковника Бухтиарова еще более заострилось, щеки глубже запали, как бы оголив крупные скулы. На бледной коже лица местами сияли багровые пятна. От негодования, которое полковник Бухтиаров заметно силился унять, говорил он приглушенным, шипящим голосом: «Что это у меня — армейская разведка или детский сад? Почему дали себя одурачить? Как я буду теперь докладывать?!»

Мы молчали, сознавая свою вину. Но она на сей раз вроде бы сглаживалась от сознания того, что преступник будет изобличен, деваться ему некуда.

Но все же, как Кунгурцев смог запрятать компрометирующие его материалы в кабинете следователя?

Случилось это в то время, когда задержанный на вокзале Кунгурцев был доставлен из комендатуры в отдел и находился под охраной солдат в кабинете старшего следователя капитана Таранихина. Пакет с документами был прикреплен резиновым кольцом к ноге преступника — возле щиколотки. Он обманул солдат: попросил разрешения переобуться — и незаметно спрятал пакет под ковровую дорожку. Солдаты подтвердили: да, с их разрешения Кунгурцев действительно тогда переобувался. Об этом он сам рассказал на допросе.

Все обнаруженные у Кунгурцева документы, а также те, что он спрятал под ковровую дорожку, вместе с его записями на тетрадочных листах, мы спешно направили на экспертизу в научно-технический отдел Управления госбезопасности по Приморскому краю. Оттуда через несколько дней пришло интересное сообщение:

«1. Структура и химический состав бумаги, спектральный анализ пепла и характер красителя свидетельствуют о том, что материалы, изъятые у Кунгурцева, а также те, что он спрятал в кабинете следователя, изготовлены японской разведкой.

2. Записи на пяти тетрадочных листах исполнены рукой Кунгурцева».

Теперь Кунгурцеву некуда было деваться.

После многочисленных запирательств и оговорок он признался, что является агентом японской разведки. А показания о том, что он родился в городе Борисове, что в 1944 году находился на фронте и лечился от контузии, — выдумка, попытка уклониться от ответственности за шпионаж.

О себе он теперь рассказал, что родился в 1922 году в городе Мулине, в Маньчжурии, в семье русского эмигранта. Его отец, Кунгурцев Осип Яковлевич, и мать, Кунгурцева Пелагея Сидоровна, бежали из России в Маньчжурию вместе с колчаковцами, однако, что они делали у белых, ему неизвестно. В настоящее время отец и мать живут в Мулине на улице Вторая Харбинская, дом 17, работают в конторе угольной шахты. Весной 1944 года отец Кунгурцева, согласно показаниям допрашиваемого, часто заводил с сыном разговоры о том, что, дескать, пора кончать с большевиками в России и что это должно сделать, совершить поколение, к которому принадлежит он, Кунгурцев-младший. А тот вроде отвечал, что это невозможно, что Советы скоро разобьют гитлеровскую Германию и тогда еще более укрепятся. Отец возражал: неудачи немцев на фронте временны — скоро они добьются победы. После таких бесед отец однажды сказал сыну, что пришел его черед выступать на борьбу с большевиками.

«Что я должен делать?» — спросил сын. «Нужно сходить в Приморье». — «Но… русские могут меня поймать?» — «Тебя научат быть неуловимым. Бояться нечего».

Кунгурцев не пошел против воли отца. И тот вскоре познакомил его с японцем Ионэ Муцаи, который в присутствии отца несколько раз беседовал с сыном. А потом сын ходил уже сам к японцу. Ионэ Муцаи провел как бы первую обработку завербованного агента. Восхваляя силу и мощь Японии и ее друзей, он уверял, что Советы ожидает неминуемый крах.