Путешествие в Россию - Теофиль Готье

Вспомнив о кормилицах, можно поговорить и о детях. Переход вполне естественный. Русские дети очень милы в голубых кафтанах и украшенных глазком павлиньего пера шляпках на манер sombrero calafies[20].

На тротуаре вечно топчутся дворники или привратники. Они обязаны летом подметать, зимой — обивать лед на улице. Они редко сидят в своих будках, да их и нет в том смысле, который я придаю этому слову. Они не спят всю ночь, не знают, что такое шнур — открывают сами дверь по первому зову. Удивительная вещь: они думают, что привратник существует именно для того, чтобы открывать дверь в три часа ночи, как и в три часа пополудни. Они дремлют по углам и никогда не раздеваются. Поверх нешироких штанов они носят синюю рубашку и тяжелые смазные сапоги — костюм, который с приходом первых холодов меняется на тулуп — одежду из бараньей шкуры мехом внутрь.

То и дело мальчишка, завернутый до половины туловища в фартук вроде набедренной повязки, затянутый на поясе веревкой, выходит из мастерской ремесленника, быстро пересекает улицу и чуть подальше входит в дом или лавку. Это подмастерье, которого послали с поручением.

Картина не будет полной, если я не нарисую несколько дюжин мужиков в засаленных и грязных тулупах: они продают яблоки или пироги, несут провизию в корзинах из переплетенных сосновых лучин или с топором в руках чинят деревянную мостовую, а то по четыре, по шесть вместе идут размеренным шагом и несут над головами пианино, стол или диван.

Совсем не видно простых женщин, то ли они живут в деревнях, в имениях хозяев, то ли занимаются домашними работами в городских домах своих господ. Те же, которых вдруг иногда увидишь издали, не отличаются ничем характерным. Завязанный под подбородком платок покрывает и обрамляет их голову, сомнительной чистоты ватное пальто из простой материи нейтрального цвета доходит до середины ноги, и из-под него видна ситцевая юбка с толстыми валенками в деревянных галошах. Они некрасивы, но вид у них грустный и нежный. Их бесцветные глаза не зажигает искра зависти при виде прекрасной, изящно одетой дамы, а кокетство, кажется, вовсе им незнакомо. Они принимают свое приниженное положение, чего у нас не сделает ни одна женщина, как бы низко ни было ее место в жизни.

В основном поражает пропорционально малое число женщин на улицах Санкт-Петербурга. Как на Востоке, только мужчины имеют привилегию выходить в город. Это прямо противоположно тому, что вы видите в Германии, где все женское население города постоянно на улице.

Пока я населил фигурами только тротуар. Мостовая представляет собою не менее оживленную картину. По мостовой полным ходом катит постоянный поток карет, и пересечь Невский проспект — дело не менее опасное, чем перейти бульвар между улицами Друо и Ришелье в Париже. В Санкт-Петербурге ходят мало и, чтобы сделать несколько шагов, уже садятся в дрожки. Карета существует здесь не как признак богатства, роскоши, а как предмет первой необходимости. Но все это опять же в обществе. Мелкий торговец и малооплачиваемый служащий ограничивают себя во многом и не в состоянии купить собственную карету, дрожки или сани. Считается, что людям определенного уровня ходить пешком не к лицу, не пристало. Русский без кареты что араб без лошади. Подумают еще, что он неблагородного происхождения, что он мещанин или крепостной.

Дрожки — это исключительно национальная повозка, аналогичной повозки нет ни в одной стране. Вот как раз у тротуара стоят дрожки в ожидании хозяина, ушедшего в какой-то дом с визитом. Они как будто специально для меня выставлены напоказ. Это роскошные дрожки, и принадлежат они молодому господину, охотнику до красивых экипажей. Дрожки — это маленькая открытая карета, очень низко посаженная на четыре колеса. Задние колеса не больше тех, какие были у наших открытых колясок — «американок» и «викторий». Передние колеса как у тачки. Четыре круглые рессоры поддерживают кузов с двумя разделенными между собой сиденьями: одним — для кучера, другим — для господина. Господское сиденье круглое, и в особенно элегантных дрожках (по прозванию «дрожки-эгоисты») может ехать только один человек, в других же есть обычно место для двоих, но оно так нешироко, что приходится обнимать за плечи своего соседа или соседку. С обеих сторон два обтянутых кожей, лакированных крыла над колесами защищают пассажира от грязи, они переходят в низкие подножки, всего в нескольких дюймах от земли, ведь у дрожек нет дверей. Под сиденьем кучера лебединой шеей выгнут передок, и по причине, о которой я расскажу в описании способа упряжки дрожек, на колесах нет передачи из стальной проволоки.

Цвет дрожек мало меняется. В основном дрожки цвета вороньего глаза, и по основному тону идет сетка из голубых или зеленых (цвета русской зелени) нитей накрест с зелеными же нитями цвета неспелого яблока. Но каков бы ни был этот сетчатый оттенок, фон всегда остается темным.

Сиденье обито сафьяном или сукном темных тонов. Под ногами — персидский ковер или мокет[21]. У дрожек не бывает фонаря, и ночью повозка несется, не освещая дороги двумя фонарями спереди, этими путеводными звездами, обычными спутниками карет. Прохожему приходится остерегаться, а кучер кричит: «Поберегись!» Право, не придумать более красивой, ласкающей взгляд, более легкой повозки, чем этот изящный экипаж, который, кажется, можно поднять рукой, словно он сделан каретным мастером царицы Меб.

Эта ореховая скорлупка запряжена великолепной лошадью, которая в мгновение ока перескочила бы с нею через барьер. Нетерпеливо и нервно пританцовывающий на месте, этот знаменитый орловский рысак, возможно, стоил хозяину до шести тысяч рублей. Он серо-стальной масти, с богатой гривой, серебристым хвостом, словно припудренным слюдяными блестками. Могучий кучер с большим трудом сдерживает лошадь, которая топчется и бьет копытом по мостовой.

Лошадь вся видна за оглоблями: никакая путаница сбруи не мешает любоваться ее красотой. На нее надето несколько легких, не шире сантиметра нитей кожаных уздечек, соединенных между собою серебряными или позолоченными маленькими украшениями, они не стесняют, не закрывают ее и не скрывают совершенства ее форм. Оголовье уздечки покрыто металлическими чешуйками, туда не вделывают тяжелых шор, которые, словно черные «ставни», закрывают самую что ни на есть лошадиную красоту — ее расширенный, полный огня зрачок. На голове лошади изящно пересекаются две серебряные цепочки. Уздечку делают из кожи, не желая холодным железом портить впечатление от изящных оглобель. Простой уздечки достаточно, чтобы править благородным животным. Легкий и гибкий хомут — единственная часть упряжки, соединяющая лошадь с повозкой, ибо у русских упряжек нет постром. Прямо к хомуту прилажены оглобли, затянутые ремнями, много раз закрученными на оглоблях, но без узлов и петель, без единой металлической пряжки. На месте соединения хомута и оглобель теми же ремнями затянуты веревки деревянной дуги, изгибающейся над загривком лошади, точно ручка корзины, у которой хотят сблизить концы. Эта несколько отклоненная назад дуга служит для поддержания расстояния между хомутом и оглоблями, чтобы последние не поранили животное. К дуге подводят ремешки, служащие для взнуздания лошади.