Противостояние - Сергей Ченнык

Наполеон III воскресил в глазах поляков образ великого Наполеона, стараниями которого возникло, впервые после раздела, подобие независимой Польши. Поколение, воспитанное на идее, что Европа, — понимая под этим словом главным образом Францию, восстановит Польшу, видело в нем своего спасителя.{100}

Поляки середины XIX в. вполне искренне считали, что Польша и Россия это «…две идеи, два мира, два элемента, — решительно противоположные один другому: Польша — это идея свободы, равенства и братства народов, Россия — идея рабства, деспотизма и стяжания; Польша — деятель цивилизации, Россия — деятель обскурантизма и варварства».{101}

Так оно и случилось — после первых выстрелов начался «бег» солдат польской национальности «на ту строну».

Сначала ушли единицы (в том числе, возможно, те самые без вести пропавшие гусары во время Альминского сражения), затем десятки. В скором времени среди перебежчиков стали встречаться и офицеры, даже старшие. Даже спустя годы после войны, участвовавшие в ней польские военнослужащие, не отказывались от идеи присоединиться к борьбе за независимость. Чего стоит пример генерал-майора Ивана Альбертовича Халецкого, перешедшего на сторону восставших в 1861 г.

Дезертирство солдат и офицеров польской национальности во время кампании на сторону неприятеля до такой степени разозлило государственное руководство Российской Империи, что уже в феврале 1855 г. последовало «…Высочайшее повеление, чтобы все должности в Западных губерниях были по возможности замещены чиновниками из русских, а туземцы этих губерний были переводимы на службу в великороссийские губернии и, чтобы никто из уроженцев западных губерний, кроме как исповедующих православную веру, не мог быть определен там на службу, не прослужив предварительно 10 лет в офицерских чинах, если при том окажется совершено благонадежным».{102}

Майор Монтодон тоже обратил внимание на внезапно образовавшийся поток военнопленных: «Многие перебежчики польского происхождения являются в наши лагеря; здесь их принимают с самой большой симпатией, и они сообщают нам сведения о русской армии и о беспорядке отступления».{103}

Если говорить о полезности информации, которую союзные офицеры «выкачивали» из этих пленных, то еще неизвестно, кому она больше была на руку: русским или англичанам с французами. Пленный, особенно если он сдался добровольно, стремится сообщить неприятелю чаще всего именно то, что тот желает слышать, сколь бы невероятным сей бред не был.

О качестве таких «донесений» речь еще впереди, пока же лишь отметим, что перебежчики плели все что угодно, даже сами не задумываясь о логике или правдивости. В азарте предательства они, стремясь выслужиться, говорили все, что знали, а так как знали они чаще всего мало, то говорили все, что, как им казалось, будет интересно услышать союзникам. Часто для убедительности придумывались самые невероятные вещи. Об одном из таких дезертиров писал в своих воспоминаниях кептен Мендс, командир линейного корабля «Агамемнон». Некий русский солдат бежал из Севастополя, долго бродил по берегу, пока, наконец, не сдался капитану Дарксу. Мендс говорит, что этот нижний чин пылал ненавистью к русским и, несмотря на малое звание, отличался умом и сообразительностью. Пленный рассказал, что русская армия разгромлена, и после сражения на Альме в Севастополь никто не вернулся. Что в сражении убито, ранено и разбежались 16 000 человек, что в городе осталось всего 2000 человек, что флот готовится к затоплению, что в городе паника и т.д.{104}

Зато как приятно было узнать офицеру артиллерии Ричардсу, что русские пленные «…сообщили, что потери русских под Альмой составили десять тысяч человек, и что больше они на нас не нападут, так как привыкли сражаться с людьми, а не с дьяволами в красных мундирах».{105}

Другой, допрошенный генералом Энсли «морской пехотинец» из Севастополя, (естественно, поляк по национальности), сообщил, что русские полностью деморализованы, и если бы союзники выступили сразу после Альмы, то Севастополь был бы ими взят сразу.{106}

Не будем утверждать, что известие о поражении на Альме в Севастополе встретили с мужественной выдержкой и сразу бросились возводить на улицах баррикады и хватать в руки все, что может сгодиться для отпора подлому супостату. Как всюду и у всех в первый день начался переполох. Георгий Чаплинский вспоминал, что «…морское начальство как будто потеряло голову».{107}

С другой стороны пехотные офицеры паники в городе не заметили, хотя была заметна «…полнота лихорадочной жизни. Некоторые из жителей складывали на возы свое имущество, торопливо, но, по-видимому, без особенного уныния и безнадежности на будущее; скорее так собираются люди, видя близость пожара, но не уверенные еще в потере своего дома».{108}

Одним из уроков, который вынесли англичане из Крымской войны, стала важность наличия полной информации о стране, в которой ведутся боевые действия. Отныне на разведку, которая после этой кампании получила гораздо большие права, нежели те мизерные, которые были у нее ранее, возлагалась фильтрация, обработка и аналитика всей информации, поступающей в штабы из всех источников, включая, конечно, пленных и местное население.{109}

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ

«На поле боя некогда учиться. Там надо делать, что возможно, используя то, что человек знает, а чтобы сделать немногое возможным, надо много знать».

9(21)-10(22) сентября 1854 г. ПОДГОТОВКА К ПРЕСЛЕДОВАНИЮ

Едва приведя войска в порядок после «великой и славной»,{110} как ее назвал юный Гарри Пауэлл из 13-го легкого драгунского, Альминской победы, союзники озаботились тем же вопросом, что и русские: что дальше?

Отзвуки Альмы быстро докатились до Европы. Моряк с американского транспортного судна, зафрахтованного для рейсов в Крым, писал в своих воспоминаниях о невероятном ликовании во Франции, где в Марселе даже прошла театральная постановка по поводу успеха — всем казалось, что кампания в Крыму вот-вот завершится.{111}

Два дня после сражения, 9(21) и 10(22) сентября французы, англичане и турки оставались на месте, посвятив время не празднованию победы, а подготовке продолжения кампании, в том числе грустному, но важному делу заботы о павших. Долго грузили раненых. Вскоре первые 582 несчастных поступили в госпиталь в Скутари.

Для наиболее любопытных читателей приведу статистику ранений английских солдат и офицеров.{112}

Ампутация верхних конечностей (первичная и вторичная) — 21; ампутация нижних конечностей (первичная и вторичная) — 51; переломы верхних конечностей — 17; переломы нижних конечностей — 24; ранения верхних конечностей — 98; ранения нижних конечностей — 295; ранения головы, лица, челюстей — 25; ранения шеи — 3; ранения спины и ягодиц — 9; ранения груди — 14; ранения живота — 2; ранения паха — 16; ранения яичек — 4; прочие ранения — 3.

Благодаря педантичному французскому врачу Шеню мы можем узнать не только, сколько британских солдат потеряли свое «мужское достоинство» на Альме, но и аналогичную статистику по французскому контингенту.

Травмы лица и головы — 59; повреждения шеи — 11; грудная клетка — 86; верхние конечности, плечи — 292; брюшная полость — 91; нижние конечности — 443.

Проведено 79 операций по ампутации конечностей.

Разницу между официальной численностью раненых (982 чел.) и этими цифрами Шеню объясняет тем, что часть раненых отказалась от медицинской помощи, ограничившись перевязками в своих частях, быстро вступив в строй, а часть — пополнила число мертвых, т.е. умершие от ран. Вышеперечисленные были 21 сентября погружены на транспорты “Panama”, “Montezuma”, “Albatros” и отправлены в Константинополь.{113}

Первые несчастные, попавшие в Скутари, быстро пожалели о своих ранах. Вместо заслуженного отдыха и нормального лечения они оказались в совершенно ненормальных условиях. Один британский солдат, который, сделав на Альме всего два выстрела, свалился на землю с раной в плече и большой потерей крови, писал своим родным в Англию: «…я сейчас в казармах в Скутари, больницы которых переполнены. Мы здесь как свиньи, многие просто лежат в проходах…».{114}

Хороня убитых и собирая раненых, войска одновременно приводили себя в порядок, зная о вскоре предстоящих новых утомительных маршах по безводной местности. Никто не сомневался, что команда «Вперед» может последовать в любой момент. Усиленно пополняли запасы продовольствия и боеприпасов.{115}