Собачий сын. Мистика и приключения - Марфа Московская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За столом – весь офицерский состав с «Варяга», отутюженный и блестящий. Моряки беспрестанно чокаются и горделиво пьют за начало русско—японской кампании. «С нами Бог!»
Один из них повернул прокуренную улыбку: «Господин генерал! А что же вы?… Идите к нам!»
Оркестр, замаскированный где—то наверху, играл любимую «…гляжу в озера синие…», и Щукин прослезился, цепляя скользкий груздь серебряной вилкой с фамильными вензелями. Теперь все девы казались похожими на Зыкину.
Ангел подливал. Сегодня он показался Щукину не таким грязным, как обычно. Может, помылся наконец, сволочь?… Он обеспокоено потянул его за лацкан:
«А матросы где?!»
«Гуляют в таверне, неподалеку—с. Не извольте беспокоиться!»
Это был рай, несомненно; достоверность этого факта подтверждал и знакомый запах… Щукин оглянулся в поисках таинственных грибов, но потом одернул себя: «Мелочи!… Не пристало генералу в раю суетиться.»
Они где—то здесь, однозначно. Наверняка, под столом.
«Серый!»
«Да, барин?…»
«На воздух хочу. Коня седлай!»
«Может, колясочку велите заложить? Куда ж вы, с устатку—то, в стремя не попадете…»
«Ма—алчать, сучий сын!!! Ладно… Коляску подавай…»
Лишь на морозе, укутанный в медвежью доху, генерал успокоился, прикурил от поднесенной зажигалки.
Серый впереди, на козлах, колыхался во тьме, вяло помахивая длинным кнутом. Яблочный мерин бежал резво, не нуждаясь в понукании, от него шел белый пар, оседая изморосью на боках и крупе. Над головою висела тонкая январская луна, трескучая ночь была темна, тиха и безбрежна…
«Я ехалааа—а—а домоо—о—о—й!!! – заорал Щукин в восторге. – Душа была полна—а—а!!!!! Выхожу один я дорогу, сквозь туман тернистый путь… блестит… АААА! Серый! Утки—и—и!!!»
Мимо прошелестела стая жирных уток – видимо, на юг. Эх, стрельнуть бы сейчас! А ружье—то на стене осталось…
«Держите ружьецо—с!… Знал, что пригодится. Тпрр-р-р… Стой, лихоимец!»
Ай да Серый! Вот что значит – выучка.
«Что за дробь?»
«Пятерочка, ваше блдие! Самый цимус.»
«А прошибет?…»
«Не сумлевайтесь…»
Подполковник взвел оба курка, поднял ружье вверх, крепко зажмурился и выпалил дуплетом куда—то в небо…
…А затем ночь прорезал леденящий вопль: «Убиииили—и—и—и!!!…»
Занудный сентябрьский дождик обложил рассвет и моросил, моросил, не прекращая.
К полудню у подъезда остановилась «Газель». Из нее вылезла усталая женщина. Она тревожно взглянула вверх, на окна, и увидела, как высоко над крышей кружится большая странная птица. На ворону было не похоже.
…Очнулся Щукин с трудом, словно вынырнул из болота. Во рту стоял омерзительный, устойчивый привкус дерьма. Бац – а Ангел, сволочь, тут как тут, рядом сидит, лыбится красными губами. Но сидит скромно так, в ногах, и с кем—то там сюсюкается…
Подполковник попытался вспомнить, что делал вчера, впускал ли кого в избу, но не смог. Ангел тем временем нагнулся и пробормотал что—то ласковое – Щукин со страхом увидел, как серая когтистая лапа месит холку маленькому овчаренку, а тот жмурится и хвостом виляет… Хотел позвать щенка, рот уже открыл, да забыл, как зовут. Вспоминал, напрягался, чуть башка не лопнула – не вспомнил.
Тем временем веселому щенку надоели чужие ласки, и он подбежал к хозяину, лизнул в свесившуюся руку… По пальцам ток пробежал, а Щукин заорал вдруг в ужасе – Ангел начал меняться на глазах, раздуваясь в кошмарного черного монстра; и вот уже заполнил собой полкомнаты. Задыхаясь, Щукин неуклюже скатился с кровати и почувствовал, что с трудом управляет своим телом. Бежать, драться – не мог; значит, спасенья не было, а монстр все разрастался, становясь дымчатым, всепоглощающим… Крылья задевали стены, когти вытянулись и извивались, а огромные красные губы свернулись воронкой, нацелились на него… Сейчас засосут махом…
И подполковник скрючился уже в клубок пропащий, забился за тумбочку, но тут заметил какой—то костыль под кроватью. Протянул свое щупальце, хвать – а это приклад от винтовки. Да, была у него винтовка. Засунул, наверное, вчера…
Смерть монстрам!!!
Ангел мгновенно съежился до нормальных размеров, ручками человеческими замахал, запищал жалобно, и хоть дернулось больное тело подполковника, но с двух метров промахнуться было никак нельзя.
…Соседка, заглянувшая к Щукину, умерла сразу, не успев пожурить его за незапертую дверь и предупредить, что едет жена. Убийца выронил из ослабевших щупалец оружие и зажмурился, силясь отгородиться веками от страшной картины. Мозги его с трудом прояснились, но с осознанием происшедшего вновь заволоклись туманом ужаса. И уже не хотелось выходить из этого тумана, а плыть и плыть, чтобы не трогали, не ругали, навсегда оставили в зелено—белом покое.
«Для покоя есть только одно средство – девятая пуля…» – шепнул кто—то рядом. Подполковник посмотрел на свои руки, обретшие вдруг человеческую форму, и почти деловито отсоединил приклад, чтобы не мешал. «Я ехала домо-ой… Двурогая Луна—а—а…»
Луна дрогнула и упала, в душе разбился хрупкий сосуд и разлилась густая Апатия, безразличная к происходящему, слегка печальная перед расставанием. Какая—то давно ускользнувшая мысль прорвалась в последний момент – вспомнил! Девять жизней бывает только у кошек, а людям предназначены девять кругов Ада.
«Прости уж меня, Машенька…»
И заметался Щукин в замкнутом пространстве, слыша непривычные крылья за спиной. До первого круга еще далеко, целых девять дней… Выпить с кем бы, что ли?
…Из «Газели», потягиваясь, выпрыгнул заспанный мужик, мрачно взглянул на небо, поежился и пошел отстегивать тент. На тротуаре стали появляться ведра, банки, мешки… Женщина раскрыла зонт.
Она почему—то нервничала.
Вновь посмотрела наверх – дождь не прекращался, но птица упорно кружила, словно поджидала кого—то. Неожиданно над крышей появилась вторая птица, такая же огромная и нелепая. Они сделали ноль над домом и полетели куда—то, постепенно растворяясь в сером рассвете.
Октябрь 2001 г.
Странная женщина
…Оленевод Бельдыев и думать не думал, что я появлюсь в этом затерянном раю, а я знать не знала, что повстречаю на своем болотистом пути Бельдыева. Но мир тесен! И мир этот не где—нибудь на Чукотке, а тут, у нас, прямо под боком, милая сердцу зеленая ненетчина…
Тиман – очень странное место. Его часто сравнивают с оазисом среди пустыни, а я считаю, что Бог когда—то обронил в тундру алмаз… Нес он его явно в другое место, да плюнул: лень нагибаться! – так все и оставил. В маленьком скучном поселке Индига, куда меня доставил вертолет из Нарьян—Мара, я позавтракала и пообщалась с начальством. На катере меня отвезли до Выучейского, и вот, наконец, я осталась одна… Вообще—то, по договору, до ближайшего кораля меня должен был доставить вездеход, но водила неожиданно запил вмертвую.
Шагаю я медленно, ощупывая палкой путь. Рюкзак прижал крылья к спине, а тяжелый августовский туман над болотами сильно сократил обзор. Мошка отскакивает, едва подлетев – лицо жирно смазано антигнусным молочком, губы перекатывают вялую травинку, и горечь химии иногда попадает в рот. Тогда я громко ругаюсь и сплевываю, как мексиканский мачо, увидевший соперника… Но здесь никого нет. Узкая тропа, протоптанная местными рыбаками, бодро вьется вдоль реки, уводя меня на юг, к Тиманскому Камню, туда, где поют варакушки…
Дикая спокойная Индига кишит краснорыбьем, но мне совсем не до вкусностей – работа, короткие сроки. Всего две недели на то, чтобы понять, насколько широко в этой части Малоземелья расплодились волки. Точно выяснить их численность невозможно, узнать хотя бы нынешний ареал – по байкам местных, по следам на водопоях, по вечерним наблюдениям здоровенный бинокль.
…Задумавшись, я проморгала тропу. В какой-то момент ее затоптали и размесили многочисленные следы кочующих оленей, и куда теперь идти? Река осталась слева, она теперь не ориентир. А до заката надо успеть добраться хоть до какого—нибудь жилья, потому что палатки и спальника у меня с собой нет; лишний вес. Незаметно подкатился вечер, похолодало, и подумалось: а неплохо бы уже у костерка посидеть… С кружкой чаю… Я развернула карту, посмотрела на компас – кораль должен быть прямо по курсу, еще часа два ходу. Там, наверное, уже варят суп… Вперед!
Стало почти совсем темно, насколько это возможно на 67-ой широте, когда за спиной послышались бубенчики. Я с надеждой оглянулась: четыре оленя бойко несли по кочкарнику деревянные санки, на ящике восседал мужичок, вопя во всю глотку ненецкую песню. Олени, не нуждаясь в погонялове, весело пронеслись мимо, и не цугом, как я ожидала, а веером, словно кони с Большого театра. Сани почти поравнялись со мной, но мужик даже не остановился.
