Дрейф. Вдохновляющая история изобретателя, потерпевшего кораблекрушение в открытом океане - Стивен Каллахэн

Верхний надувной круг перекрыт полукруглой камерой-аркой, поддерживающей тент. Четвертая часть тента не закреплена, она образует вход с пологом. Единственное место, где можно сесть, не упираясь головой в тент, – прямо посреди плота. Я могу прижаться к внешнему периметру, при этом голова упирается в тент, или сесть на пол и скрючиться, обхватив колени руками. Плот сделан из черной, усиленной дакроном резины с клеевыми швами. Поверх швов уложены дополнительные полосы из этого материала.

Я знаю слишком много случаев, когда спасательные плоты разрывались на части. Запоминаю каждую нить клея в местах, где соединяются надувные круги, и постоянно слежу за малейшими признаками трещин или растяжений. Верхний надувной круг и камера-арка образуют одну надувную камеру, нижний надувной круг – другую. Предохранительные клапаны сбрасывают избыточное давление. Надуть круги ртом невозможно, необходимо использовать насос. Вся конструкция постоянно колеблется, словно беспокойная, извивающаяся кольцами змея.

Тонкое резиновое дно провисает и перекатывается, словно водяная кровать, на которой резвится пара дюжих кенгуру. Встав на колени и опершись на одну руку, другой я держу кофейную банку и вычерпываю воду. Днище прогибается под коленями. В эти углубления стекаются потоки грязной воды, и я перехватываю их банкой. Каждый раз, когда я заканчиваю, плот снова содрогается и мою пещеру опять затапливает. Процесс повторяется снова и снова. Работа согревает, но она утомительна. Ни минуты отдыха. Постоянное движение и запах резины, клея и талька, который издает новый плот, вызывают тошноту, но я устал настолько, что меня даже не рвет.

Океан упорствует, донимая нас. Пожалуйста, не надо нас опрокидывать, я этого не переживу. Если меня выбросит в море, я буду трястись, пока не вызову землетрясение. Мои губы посинеют, кожа побелеет, хватка ослабнет. Море в последний раз укроет меня своим одеялом, и я усну навеки. Так что переношу вес и снаряжение на ту сторону, с которой атакует море, чтобы сделать плот более устойчивым, изо всех сил вцепляюсь в леер и слушаю. Кажется, мое лицо постоянно сведено гримасой хмурого беспокойства. В темноте представляю, как на меня спокойно, безо всякого сострадания взирают глаза смерти. Звуки моря похожи на пушечные выстрелы. Время от времени погружаюсь в бессознательность, во время дремоты вижу военные сны.

5 февраля

1-й день

Чернота, наконец, уступает место серости. Начинают проявляться цвета. Утреннее солнце проникает в мою темницу и дарит проблеск надежды. Я пережил эту ночь. Наступление нового дня еще никогда не сулило так много. Но шторм не утихает. Я часто переживал бурю в море, но в каютах под палубой я всегда был хоть немного отделен от шторма. А тут непогода разыгралась не только снаружи, но и на самом плоту. Хлопки тента, в который бьет ветер, сопровождаются треском бесполезной «липучки» входа и стуком прикрывающего вход полога. Воздух полон водяных брызг. Я сижу, как на полузатонувшей губке, а плот прокладывает путь через коварный Атлантический океан.

Может, включить аварийный радиомаяк? Радиус его действия – 250 миль, номинальное время работы – 72 часа. Затем радиус действия будет сокращаться, пока не сядет батарея. Самолет коммерческой авиакомпании может услышать его безмолвный крик о помощи и послать поисковый самолет, который засечет меня по радиосигналу. Затем будут оповещены окрестные суда. Вот оно, спасение!

Ну и кого я пытаюсь обмануть? Я в 800 милях к западу от Канарских островов, в 450 милях к северу от островов Зеленого Мыса, примерно в 450 милях к востоку от ближайшего крупного судоходного пути. Возможно, авиарейсы на острова идут в обход Европы и Африки. Я ни разу не видел самолета, пролетающего надо мной в сторону Канарских островов или обратно. На карте не отмечено ни одного крупного африканского города, расположенного в пределах 450 миль, который связан межконтинентальным воздушным сообщением. Здесь меня никто не услышит…

Включаю аварийный радиомаяк – на случай, если ошибаюсь. Я очень надеюсь, что ошибаюсь. Недавно опрокинулся и затонул тримаран под названием «Боутфайл». Спасательный плот разорвался на куски, и экипажу пришлось барахтаться в Атлантическом океане в спасательных костюмах. А благодаря включенному радиомаяку помощь подоспела уже через несколько часов. Два человека были обнаружены в безбрежном бурном море, и их удалось спасти! Подтверждение эффективности аварийного радиомаяка немного приободряет, но подсознательно я сомневаюсь в том, что кто-то услышит мой сигнал. Ну а Робертсоны? В 1972 году их тринадцатиметровая шхуна водоизмещением девятнадцать тонн была протаранена китом и затонула. Семья из пяти человек и один член команды провели в открытом море следующие тридцать восемь дней. Надувной спасательный плот продержался только семнадцать дней, но, по счастью, у них еще была крепкая шлюпка.

А бывает и хуже. Возьмем Бэйли. Как и в случае с Робертсонами, их тяжелую круизную яхту утопил кит, и они дрейфовали в том же районе Тихого океана на двух надувных лодках. Бэйли были спасены через 119 дней, а это почти четыре месяца! Они – единственные, продержавшиеся на надувном спасательном плоту дольше, чем сорок суток. Случай обнадеживает, особенно если учесть, что оба плота пережили со своими хозяевами все испытания.

Да, а что, если мой аварийный радиомаяк не слышен? Что, если по этим океанским путям редко ходят корабли? Даже если погодные условия будут стабильны, у меня может уйти девяносто дней, чтобы добраться до Карибских островов, а если я отклонюсь на север от восемнадцати градусов широты, уйдет больше ста дней. С острова Иерро я написал родителям, сообщив, что, скорее всего, прибуду на Антигуа с опозданием, где-то 10 марта, через тридцать четыре дня, считая с сегодняшнего. До этого меня никто не будет искать, если вообще будут. За всю историю мореплавания лишь один человек выжил в одиночку, продрейфовав больше месяца. Судно Пун Лима было торпедировано во время Второй мировой войны, и он прожил на крепком плоту целых 130 дней. Теперь буквами: СТО ТРИДЦАТЬ ДНЕЙ!

Лучше не думать об этом. Пусть будет двадцать дней. За двадцать дней кто-нибудь да увидит меня. Мне бы очень пригодилась карта обычных маршрутов воздушного транспорта, чтобы определить, когда лучше использовать аварийный радиомаяк. Я оставлю его включенным на тридцать часов: за двадцать четыре часа какой-нибудь ежедневный рейс обязательно услышит меня, и за шесть до меня доберется поисковое воздушное судно.

Что позволило выжить Бэйли, Робертсонам и Пун Лиму? Опыт, подготовка, снаряжение и удача. По первым трем пунктам у меня все хорошо. Да, другие начинали с бо́льшим запасом еды и воды, зато у меня есть рыболовные снасти. Да, большинство дрейфовало в районах, где часто идут дожди. Зато у меня есть опреснители на солнечной энергии. И еще одно преимущество – я могу воспользоваться чужим опытом, особенно Робертсонов: у меня с собой книга о выживании, которую написал Дугал Робертсон. Более всего беспокоит, наверно, то, что при необходимости нечем заменить единственный резиновый плот. Будет невероятной удачей, если он продержится больше месяца. Я помню фильм, который видел в юности, «Твоя удача в твоих руках». И это правильно. Я должен делать все, что в моих силах, абсолютно все. Не отлынивать и не мешкать. Я не могу выйти из игры. В этой голубой зыбучей пустыне никуда не спрячешься. Я часто скрывал правду от самого себя, иногда обманывал других. Однако природу не обманешь. Может быть, мне повезет и некоторые мои ошибки будут прощены – но только незначительные. На удачу рассчитывать нельзя. Я могу погибнуть, даже если применю все умения и решительность Бэйли и Робертсонов. Кто знает, сколько людей с куда бо́льшими умениями и большей решительностью не вернулись, чтобы рассказать нам свою историю.

Утрата любой части снаряжения может вколотить последний гвоздь в крышку моего гроба. Без воды я протяну от силы десять дней. Без насоса мой плот сдуется, и мне останется несколько часов. Потеряв даже небольшой кусочек бумаги или пластика, я, скорее всего, не смогу сделать необходимый ремонт, и, возможно, именно они станут последней гирькой на чаше весов между жизнью и смертью. Поэтому еще одной веревкой я привязываю сумку с аварийным снаряжением к лееру. В нее я складываю каждый предмет, имеющий значение, – в первую очередь насос. Плот необходимо периодически подкачивать. Он постепенно сдувается, в основном из-за того, что солнце нагревает черные камеры, а повышенное давление стравливается через клапаны. Здесь есть маленький ножной насос, похожий на те, которыми накачивают матрасы, с длинным шлангом, подсоединяемым к клапанам. Он кажется непригодным насосом для плота, потому что невозможно встать, чтобы им воспользоваться, а колеблющееся днище недостаточно устойчиво для того, чтобы поставить на него насос и нажимать на поршень рукой. Поэтому я сжимаю его на весу, радуясь, что у меня сильная кисть и широкая ладонь.