Ну, здравствуй, перестройка! - Дмитрий Валерьевич Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Расстроили меня не меры в указе, а сам факт того, что «Перестройка» движется навстречу как локомотив и не сворачивает. Мелькнула мысль попробовать через Светку передать мнение о перегибах на местах, но исчезла. Без толку.
Утром в субботу идём с Бейбутом на треньку. Неохота — рано она сегодня. На тренировке меня ждал сюрприз! Серёга Суходоев, бронзовый призёр чемпионата СССР по боксу, жмёт нам с Казахом руки.
— Что, спарринг? — азартно предлагает он.
— Я же тяжелее тебя, — пытаюсь отмазаться. И правда, я за последние три месяца набрал несколько кило.
Поединок привлёк внимание всех, три раунда, ради разнообразия не по две, а по три минуты. В начале спарринга я опять потряс соперника, отчего тот не смог оправиться до самого конца первого отрезка боя. Во втором уже мне пришлось нелегко, если бы не мои быстрые ноги, забил бы меня соперник как мамонта. В третьем, в азарте я включился в обмен ударами и неожиданно для себя выглядел пристойно. По моему мнению, бой я выиграл, но наши тренера объявили о ничьей.
— С тобой трудно, манера у тебя для меня неудобная, очень много двигаешься, — признал Сёрега.
Я, разумеется, позвал его на днюху, но тот отказался. Не сможет, сегодня вечером улетает уже.
После тренировки у нас была политинформация для всей школы. Вёл её рыжий парень со второго курса, живущий тоже в моем отсеке, но как зовут его, не помню. Рассказывает про Варшавский договор.
— Договор заключен в 1955 на тридцать лет, и по истечении в апреле этого года он продлён на двадцать лет, — читает по бумажке докладчик.
Оказывается, не все соцстраны входили туда! Всего семь — СССР, ГДР, Польша, Болгария Чехословакия, Венгрия и Румыния. И все. Албания вышла. Нынешний командующий договора — маршал Куликов.
— А почему сначала договор заключили на тридцать лет, а теперь продлили на двадцать? — влезла с вопросом Лукарь, сидящая в первом ряду, закинув ногу на ногу, и дразнящая президиум ножками в чулках и туфельках. Откуда знаю про чулки? Так сам дарил, о чем Ленка мне сообщила утром:
— Твои чулочки сейчас на мне. Узнаешь? У тебя ещё нет?
— Лавочка закрыта, — буркнул я недовольно, выходя после душа — у нас отключили горячую воду уже! Вернее идёт, но чуть теплая.
— Может быть и тридцать, — не стесняется признать свои ошибки рыжий, стыдливо отводя взгляд от коленок, будучи тоже измученный Ленкиной красотой.
— Так, кто хочет высказаться? — прерывает прения Ким. — Если нет вопросов, то следующая тема — братство армий ГДР и СССР.
— Пусть Колесников Петя скажет, у него папа уехал в ГДР служить, — опять влезла Лукарь.
— Офицером? — зачем-то спросил Ким.
— Генералом! — фыркнула Ленка. — Он в Новосибирске был начальник штаба округа, а сейчас в ГДР его отправили, в этот самый договор. Уедет Петя от нас летом, будет на немок смотреть и чулки мне присылать! Да, Петя?
— Не поеду, — тихо сказал Колесников, неуютно чувствуя себя под всеобщими взглядами.
А Ким, очевидно, вспомнил, как он утром расчихвостил сына генерала за грязь в комнате, попало ещё и Малышеву со Славновым.
«Это он ещё не знает про Колесниковского деда, Героя Труда и депутата Верховного совета, и про бабушку Пети, рядом с которой эти и генерал и депутат выглядят безобидно», — припомнил я. «Эх, не проживет Варшавский договор ни тридцать, ни двадцать лет. Лет пять от силы».
Такая себе политинформация — ни слова про столкновения в Польше между полицией и сторонниками профсоюза «Солидарность» на первое мая. А зарубежные голоса радостно обсасывают уже третью неделю это событие.
Собираемся с Бейбутом на квартиру, снял я её на двое суток, с обеда субботы до обеда понедельника. Уже когда подъехало такси, которое я заказал на определенное время, и мы грузили цветомузыку, магнитолу и прочие нужные вещи, неожиданно появился мой приятель по комсомольской поездке — Сашка из первого училища.
— Я тебе семь рублей привёз! Занимал в Москве! — гордо сказал он, отдавая две трешки и металлический рубль.
Берём его с собой и едем на квартиру в Академгородок. Оказалось она находится в доме соседнем с домом Веры Дурашко. Маклер взял пятнадцать рублей за неё, как по мне, за трехкомнатную квартиру — недорого. Угловая, первый этаж, обставлена прилично, две спальни и зал, мебель везде импортная. Есть холодильник и вся посуда. Электроплита с работающей духовкой.
— Шуметь сильно не будем, — пообещал зачем-то я.
— Сверху никто сейчас не живет, а за стенкой бабуля глухая, не менжуйся.
Пьём чай на новом месте, и Сашка рассказывает последние новости.
— С Маринкой, ну ты помнишь, ночевали у которых, я и сейчас встречаюсь, — хвастает приятель.
— А ещё два самолёта столкнулись, все погибли — человек сто, не у нас, во Львовской области. У нас поговаривают, что там диспетчер начудил.
И не помнил такой катастрофы, да и по новостям ничего не было. Хотя это объяснимо, «Гласность» ещё не объявили, но в материалах апрельского форума КПСС я читал намеки о социальной ценности принципа «Гласности». Ещё одна голова гидры под названием «Перестройка». Вот никогда не понимал такого мазохистского желания каяться. Ни одна страна мира каяться не спешит, а мы должны? Я понимаю, что скрывать всё и вся тоже плохой вариант, но хуже его — каяться. Скоро Горбачев вытащит на свет историю с поляками, а те так никогда и не извинятся даже за убийства пленных красноармейцев. О цифрах и в моё время спорили, но десятки тысяч погибших никто не отрицал. Я помню, даже была какая-то нота молодого советского правительства.
Ты сначала признай факт убийств, расстрелов, уморения голодом и болезнями, а потом покайся, потом поставь памятники погибшим, а потом уже можно поговорить о том, кто там, в Катыни, виноват был. Хотя нет, сначала убийство миссии Красного Креста примерно в то же время, пусть расследуют!
«Может поискать информацию в библиотеке про зверства поляков?» — мелькнула у меня злая мысль.
Хотя, кто мне даст портить отношения между двумя соцстранами? Может правдолюб и дурачок Горбачев, только что.
— Толя, ты меня чего, не слышишь? — вырвал из мыслей о гласности голос Бейбута. — Ехать надо обратно.
Обратно едем на автобусе. Сашка меня заранее поздравил, хотя вроде так и не принято, да плевать. Жаль, он завтра прийти не сможет, опять подработка в аэропорту.
Идём в общагу мимо универмага. Девочки пообещали кое-какие продукты, а то в холодильнике
