Морская школа - Евгений Коковин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– На будущий год мы вас обязательно примем, – сказал, улыбаясь, начальник школы. – В первую очередь примем, раз у вас такое желание!
Начальник школы пытался подбодрить нас. Однако нашему горю не было предела. Выйдя из школы, мы посмотрели друг на друга и отвернулись. Домой мы возвращались понурив голову. Год, ожидать целый год!
Вечером нам стало известно, что Гришу Осокина в морскую школу тоже не приняли и по той же причине: мало лет.
Втайне мы еще надеялись, что нам поможет наш старый знакомый, Николай Иванович, и потому на другой день отправились к нему. Он мог поговорить с начальником морской школы и попросить за нас.
Николай Иванович теперь работал в губернском комитете партии. Мы уже давненько не виделись с этим близким для нас человеком.
По дороге мы вспоминали, как познакомились с Николаем Ивановичем. Я воспользовался случаем и, наверное, в десятый раз рассказал Косте о встрече на паровой шаланде.
– Тогда еще Николай Иванович старшим механиком был. Усатый такой и уже старый. Ну не то чтобы старый, а пожилой. И часы у него вот такие толстенные. И совсем на революционера не похож! Ты бы, Костя, никогда не догадался.
– А ты догадался! – Мой приятель усмехнулся. – Я-то знал…
– И я не догадался. Меня тогда к нему на паровую шаланду послали котлы чистить…
– Да знаю я! – нетерпеливо прервал меня Костя. – Который раз слышу. Если бы не я, ты и теперь ничего бы не знал.
– Ну, теперь-то я бы знал.
Так, вспоминая и споря, мы подошли к губкому партии. Губком помещался в центре Архангельска, в большом красивом доме Костя сказал, что раньше, при царе, в этом доме жил губернатор.
Я не знал, кто такой губернатор, но, конечно, не сознался в этом, а спросил:
– Один… во всем доме?
– Ясное дело, один. Ну, были у него охранники, лакеи, прислуга и швейцар с бородой. Да он тогда мог хоть в пяти домах жить. Знаешь, губернатор самый главный в губернии был. Что хотел, то и делал.
– Не знаю я без тебя!
– А хорошо, Димка, что теперь губернаторов нету!
Костя сказал это громко, когда мы уже вошли в вестибюль. Из-за столика поднялся невысокий в солдатской гимнастерке человек и пробасил:
– Это верно, хорошо, что губернаторов нету. Их и не будет. А вы по каким делам сюда пожаловали?
Нисколько не смутившись, Костя сказал:
– К Николаю Ивановичу, товарищ дежурный, по срочному делу. Ему позвонить нужно – два двадцать четыре.
– Даже по срочному! Ишь ты, какой срочный!
Дежурный усмехнулся и стал крутить рукоятку висящего на стене телефона. А потом он назвал номер, поговорил с Николаем Ивановичем и… передал трубку Косте.
Подумать только, Костя Чижов разговаривает по телефону! Аппарат был большой, деревянный, с двумя блестящими глазищами звонков. Я не выдержал и потянулся к трубке. Ведь я еще никогда в жизни не разговаривал по телефону.
– Костя, дай хоть чуточку послушать!
Костя отмахнулся: «Не мешай!»
Потом он все-таки дал мне трубку. Дрожащими руками ухватился я за шероховатую рукоятку. Трубка была тяжеленькая. Я приставил кружок к уху, сказал, как дежурный, «аллё» и услышал только: «Сейчас выйду» и какой-то треск.
– Дайте отбой, – сказал дежурный и сам несколько раз дернул рукоятку телефона.
Вскоре вышел Николай Иванович. Что-то в нем изменилось с тех пор, как мы его видели в последний раз. Кажется, короче подстрижены усы. И лицо стало моложе.
Он обнял нас обоих вместе и потащил к себе в кабинет. Он расспрашивал о жизни, о Соломбале, о деде Максимыче.
Костя пожаловался на то, что нас не принимают в морскую школу. Не может ли Николай Иванович поговорить с начальником школы?
Выслушав нашу горькую жалобу, Николай Иванович прямо сказал:
– Правило есть правило. Придется вам, дружки, годик подождать, морская школа от вас никуда не уйдет.
Так рухнула наша последняя надежда.
Зато Николай Иванович обещал нам помочь отправить Илько на Печору, а когда тот возвратится, устроить маленького ненца в Архангельске в детский дом и на учебу.
Перед тем как уходить, Костя спросил:
– Николай Иванович, а что вы тут делаете, в губкоме?
Николай Иванович улыбнулся: вот, мол, какие любопытные да дотошные – все знать нужно!
– Партия поручила мне большое и серьезное дело, – сказал он. – Сейчас нужно промышленность и транспорт восстанавливать. Лесопильные заводы не работают. Половина сожжена да разрушена. А республике лес нужен для строительства. Пароходы на приколе стоят неремонтированные, да и угля нету. А пароходам нужно в Сибирь за хлебом идти. Так вот, надо порядок на заводах и на флоте навести. Этим я по поручению партии и занимаюсь. Понятно?
– Понятно, – сказал Костя. – Все понятно.
Мне тоже было все понятно, а Костя по дороге домой еще долго объяснял то, что говорил нам Николай Иванович.
…Через два дня приехал Илько. Играя на берегу речки Соломбалки, мы издали увидели знакомую большую лодку Григория.
Илько стоял на носу лодки и с любопытством рассматривал берега Соломбалки, многочисленные, всех цветов лодки, шлюпки, карбасы, перекинутые через речку деревянные горбатые мосты и дома на набережной. Вскоре он тоже заметил нас и стал махать обеими руками.
Он был в том же пиджаке, в каком мы его видели у Григория. Но теперь рукава пиджака были не подогнуты, а подшиты, и полы тоже подрезаны и подшиты. Должно быть, Григорий очень заботливо и тщательно собирал своего питомца в дорогу.
У Илько оказался большой парусиновый заплечный мешок, набитый чем-то до самого верха. Свой старый совик он тоже прихватил с собой.
Провожаемые удивленными взорами соломбальцев, мы отправились к нам домой.
Дед Максимыч несказанно обрадовался появлению Григория. До позднего вечера они сидели, распивая чай и покуривая, и толковали о рыбалке, об окраске сетей, о повадках рыбы и о том, какие карбасы лучше и устойчивее на волне – кехотские или поморские.
У нас с Илько дел и разговоров тоже нашлось немало. Я показал ему шхуну, которую смастерил дедушка. Потом мы рассматривали и читали книжки, взятые мной в библиотеке, недавно открытой для ребят. Потом Илько легко и быстро нарисовал наш дом, а потом и нас с Костей. Получилось очень похоже и красиво, как у настоящего художника.
Своих рисунков мы Илько не показывали. По сравнению с его искусством они выглядели бы мазней.
Илько, кроме того, умел интересно петь песни.
Дед с Григорием в комнате уже начали укладываться спать, а мы – пришли ребята чуть ли не со всей нашей улицы – сидели на ступеньках и перилах крыльца и слушали Илько.
Его песня была необычная, совсем не похожая на те, которые пели в Соломбале. Илько пел обо всем, что видел перед собой, обо всем, о чем думал и мечтал. Он пел, не глядя на нас и нисколько не смущаясь, о большом стойбище, где в деревянных чумах живут русские люди, о высоких деревьях, каких нет в тундре, о хорошем русском человеке Григории, который спас и приютил маленького ненца.