Охота на Сезанна - Томас Свон

Аукруст медленно отвел взгляд от экрана. Поднялся, подошел к двери и взялся за ручку. Как ему и обещали, дверь была отперта.

Глава 6

Харальдсен задержалась в женском туалете ровно настолько, чтобы вновь стать светловолосой норвежкой, какой была на фотографии в паспорте. Самолет приземлился в аэропорту Кеннеди в 2.43 пополудни. Астрид прошла таможню и, везя за собой сумку на колесиках, направилась к телефонам. Она позвонила в отель «Уэстбери», чтобы узнать о звонках за последние пять дней. Услышав имя Ллуэллина, Астрид улыбнулась. Она набрала его номер.

– Это Астрид. Вы просили меня позвонить. На неделе.

– Я боялся, что вы забудете. Мне сказали, что вас нет в городе.

– Я только что вернулась. Звоню из аэропорта. – Она замолчала, ожидая его реакции.

– Я сегодня вечером свободен. А вы? – спросил Ллуэллин.

– Боюсь, что усну прямо при вас.

– А мы начнем вечер пораньше. Зайдите, что-нибудь выпьем и перекусим. Мы чем-нибудь вас побалуем.

Она согласилась и отправилась искать такси.

Апартаменты Ллуэллина находились в доме на Шестьдесят пятой улице между Парк-авеню и Лексингтон-авеню. Дома здесь продавались за два миллиона долларов, а некоторые даже за восемь. Несмотря на сворачивание производства и перетряски в финансовом мире, многие состоятельные молодые мужчины и женщины не скупились на семизначные суммы, чтобы приобрести подходящий домик на подходящей улице в районе Ист-Сайд. Ллуэллин, однако, обходился унаследованным богатством и если только не хотел трогать основной вклад, то был вынужден довольствоваться фиксированным доходом, который в прошлом году составил чуть меньше полутора миллионов. Выплата содержания двум женам являлась основной частью его расходов. Первая жена наконец вторично вышла замуж в этом году, а адвокат второй жены потребовал увеличения содержания на том основании, что его клиентка не может вести привычный образ жизни на четверть миллиона в год. Кроме того, на содержание первой жены денег больше не требовалось, поэтому…

Дом построили в девяностых годах девятнадцатого столетия, и, как и все дома в округе, он был длинным, узким и имел пять этажей. В 1932 году отец Ллуэллина оборудовал гараж – рискованное вложение денег, однако со временем оправдавшее себя. Рядом с гаражом был длинный коридор, который вел в спальню, маленькую столовую и кухню, соединенную с патио – здесь жил слуга Ллуэллина.

Шотландец Колин Фрейзер приходился племянником другому Фрейзеру, который служил у родителей Ллуэллина тридцать лет и практически стал для подрастающего Эдвина дядюшкой. Фрейзер был коренастым, его рыжие волосы уже начинали седеть, а морщины вокруг глаз и у рта придавали его лицу такое выражение, какое бывает у человека, прожившего всю жизнь в горах Шотландии. Он был разведен, имел взрослого сына-врача, который проживал в Глазго.

Еще в доме жил дружелюбный, хотя и шумный нориджтерьер по кличке Клайд, который во время отъездов Ллуэллина держался рядом с Фрейзером, поближе к еде и к патио.

Жилище Ллуэллина имело отчетливые признаки обитания холостяка и ценителя искусства. Вдоль восточной стены, от подвала до чердака, шла лестница. Поднимаясь по ней, можно было увидеть эклектическое собрание ранней мексиканской живописи, майолики, длинный шкафчик с произведениями искусства из Китая и головными уборами индейцев. Самая большая комната на втором этаже выходила на Шестьдесят пятую улицу и была обшита мореным дубом; здесь устраивались бесчисленные приемы и коктейли. Комната поменьше, не имевшая окон, служила столовой, за ней находилась кухня. На третьем этаже располагались спальни. Спальня Ллуэллина такого же размера, как большой зал под ней, была оформлена в серо-голубых тонах. Здесь стояла огромная кровать и имелась просторная ванная комната с джакузи чуть поменьше бассейна. Кабинет Ллуэллина размещался на четвертом этаже. Находиться в кабинете было очень приятно. У стены стоял чудесно инкрустированный стол, стоимость которого составляла шестизначную цифру. Паркетные полы были покрыты восточными коврами. Окна в нишах придавали комнате дополнительную глубину и, казалось, пропускали больше света. Вмонтированные в высокий потолок лампы-подсветки были направлены на картины, висевшие на стенах. На стене позади стола, которым Ллуэллин пользовался как рабочим, в позолоченной резной раме, выделяясь, висел автопортрет Сезанна. Название – «Портрет художника на фоне океана» – было выгравировано на медной пластинке, прикрепленной к нижней части рамы.

Фрейзер встретил Астрид и по ее просьбе провел по лестнице. Она хотела понять, что это за дом. Клайд тявкал и вилял хвостом, Астрид подхватила его на руки, и пес лизнул ее в нос. Она с ним поиграла, и они уже стали закадычными друзьями, когда дошли до кабинета Ллуэллина.

На Ллуэллине были дорогие свободные брюки, голубой пиджак, на шее аскотский галстук.

– Вы куда-то пропали… Куда это вы ускользнули? По делу или так?

– И то и другое. Я ездила домой.

Ложь была произнесена непринужденно и с улыбкой. Клайд залаял, вспрыгнул на диван и соскочил обратно на пол.

– Надеюсь, дома не было никаких проблем? – озабоченно спросил Ллуэллин.

– Нет, что вы. – Астрид по-прежнему улыбалась. Затем одна ложь породила другую, и она сказала: – Просто семейные дела.

– Понимаю, – сказал он. – Лично мне нравится «Конкорд».

– Мне это не по карману, и они не летают в Осло.

– Да, дороговато, – заметил Ллуэллин. – Полет на «Конкорде» ассоциируется у меня с деловым обедом. Я летал на «Конкорде» несколько раз и заметил, что люди, предпочитающие этот самолет, тратят очень много времени и усилий, чтобы сберечь свое ценное время и усилия.– Он смотрел на нее улыбаясь.– Если кажется, что я завидую, то это не так.

Астрид, медленно поворачиваясь, внимательно осматривала кабинет Ллуэллина.

– Мне нравится, – одобрила она. – Я бы все так и оставила.

– А я бы вам и не разрешил ничего трогать. Это мой дом, моя крепость, мой кабинет.

Астрид теперь была в простом светло-коричневом льняном платье с вырезом, на который Ллуэллин не мог не обратить внимания. Она двигалась легко, иногда дотрагивалась до рамы картины или рассматривала фарфоровую вазу, взяв ее в руки. Обойдя кабинет, Астрид остановилась возле Сезанна.

– Красиво, – сказала она.

– Мы полагаем, что это самый поздний автопортрет Сезанна, написанный, возможно, в тысяча девятьсот втором году. И думаем, что он лучший. Заметьте, каким спокойным кажется художник, как будто хочет, чтоб вы считали его обычным человеком, и как будто ему не надо никому ничего доказывать каждый раз, когда он берется за кисть. Отец всегда говорил, что, если бы картина ожила, Сезанн, наверное, сказал бы: «Давай выпьем вина и поболтаем». Мой дед купил картину у агента Сезанна, которого звали Воллар. Это было в тысяча девятьсот третьем году. Он принес ее домой, повесил вот здесь, и с тех пор картина ни разу не покидала этот дом. Даже когда я ее чистил и вставлял в новую раму.

– Понимаю, почему вы храните ее в безопасном месте.

– Я не виноват, что она провисела на этой стене девяносто лет. В завещании деда говорится, что, кто бы ни унаследовал картину, он не может ни продавать ее, ни публично выставлять.

Астрид подошла к картине вплотную.

– Как будто он ее только что написал. Даже вода кажется настоящей, – сказала она, дотронувшись до синей воды на картине. – Почему тогда художники писали столько автопортретов?

– Они всегда экспериментировали с техникой. Не думаю, что это было самолюбованием. Просто когда им нужны были модели, они всегда могли писать с себя.

– Правда, что он написал более двадцати автопортретов?

– Двадцать шесть, включая этот. Кто знает, может, где-нибудь во Франции, на чердаке спрятан еще один.

– Тогда он должен стоить целое состояние, – заметила Астрид.

– Наверное. Особенно теперь, когда несколько уже уничтожены.

Не поворачиваясь, она сказала:

– Это ужасно! Я читала об этом. Кто-то вылил на них краску?

– Лучше бы сделали так. Но они использовали какую-то кислоту, чертовски сильную.

– А картины нельзя отреставрировать?

– Восстановить? Никак. Кислота была слишком сильной. Краски полностью растворились.

– Вы должны быть осторожны с этой картиной.

– Я жизнь за нее отдам.– Он улыбнулся.– Ну, может, так далеко я, конечно, не зайду. Однако я позабочусь о картине, когда повезу ее на выставку на родину Сезанна.

Астрид все еще стояла к Ллуэллину спиной.

– А где это? – тихо спросила она.

– Экс-ан-Прованс, на юге Франции. У одного маленького музея большие планы, и я собираюсь им помочь. Но это пока секрет.

Она обернулась к Ллуэллину и взволнованно сказала:

– Мне бы хотелось увидеть выставку.

– Может, мы это устроим. – Ллуэллину передался ее энтузиазм. Он взглянул на Фрейзера, который только что вошел в кабинет. – Я обещал ужин, и Фрейзер говорит, что ужин готов. Надеюсь, на крыше не слишком жарко, там обычно легкий ветерок.