Как молоды мы были - Николай Добронравов

В начале было Слово

Пимен

Сиять божественным свечам!В своей России, как в изгнанье,все пишет Пимен по ночамсвое последнее сказанье.

Он нежность к родине сберег.А в сердце гнев, как брага, бродит,Одна лишь Истина, как Бог,его рукою дряхлой водит.

Лампада тусклая горит.Стол окроплен святой водою,И ангел Памяти паритнад головой его седою.

Из храма изгнан и с ТВ,он под хоругви Веры призван, —не потакать людской молве,а верить правде. Верить жизни.

Ведь люди поняли уже,что наша правда растерялась,что в каждой нынешней душетак мало Господа осталось…

Что наших предали отцов —потомков даже не колышет.Героям плюнули в лицо —вам все равно, – но Пимен пишет.

Ему забыться не даюти низость лжи во власти высшей,и безнаказанность иуд.Старик все пишет, пишет, пишет.

Он верит: преданность и честьмы все ж навеки не отринем.На каждого монарха естьнепресмыкающийся Пимен.

Слабеет дряхлая рука.Глаза, уставшие в потемках…Сквозь бури, грозы и векаон слышит возгласы потомков.

Едва ли чувствует он сам,какую вызовет тревогуего Посланье небесами адресованное Богу…

Фальшивых слов недолог срок.Тускнеют новые витии.А летописцев Бог сберег.Бессмертны Пимены России.

Слово

Плакала Саша, как лес вырубали…

Слово! Спасибо тебе за труды.Жили всегда мы печально и хмуро…Плодоносили и в стужу садынашей спасительной литературы.

Трудные были всегда времена.Только во время побед и печалейлюди и впрямь поднимались со дна, —книги читали. Книги читали.

С самого детства ступала ногав сказочный лес Алексея Толстого,в парк Паустовского, сад Маршака.Шли мы тенистой аллеей Светлова…

Правда, тогда же с партийных небеспланово шли и другие посадки:были в фаворе создатели пьес,с правдой игравшие в жмурки и прятки.

Люди нелепую эту стряпнютихо ругали, но вслух поощряли.Саженцы эти и впрямь на корнюсами в питомниках лжи засыхали.

…Нынче культурная жизнь на юру.Новым хозяевам книга постыла.Новый Лопахин призвал к топору.Рушится все, что любимо и мило.

Для детективной и пошлой мурыдревний классический плац расчищая,денно и нощно стучат топоры,русской словесности сад вырубая.

Школьник от книг и от песен отвык.Пришлая правит в России халтура.Гибнет Великий российский язык,и прекращается литература.

Дух примитива. Даешь интернет!Блогер писательский труд затмевает.Гаснет таланта пленительный свет.Божья искра в сердцах замирает.

Гаснут наивных стихов огоньки.Снова вокруг и печально и хмуро.Нашим потомкам остались пенькирусской порубленной литературы…

Памяти Юлии Друниной

Поэтесса выбрала смерть,правду выдохнув с бабьей силой.«Не хочу, не могу смотреть,как летит под откос Россия».

Этим вот пронзительным стихомпопрощалась с жизнью поэтесса.Не было решеток за окном.А напротив – не было Дантеса.

Им, дантесам нынешним, тогдабыло не до всяких там поэтов…Их влекла другая маета —как бы пристрелить страну Советов.

Целились они уже давно.К гонорару в долларах тянулисьне напрасно. Все предрешено.И они – увы! – не промахнулись.

Начались парады параной.Развлекалка. Грабежи. Насилье.И недаром вместе со странойи ее поэзию убили.

Ну, куда уж Друниной теперь…Многих наших воинов забыли.Половодье нравственных потерь…У талантов обломали крылья…

Глав сменили всюду и везде.И издательства – не исключенье.В этой либеральной чехарденачалось стихов искорененье.

Вот и всемогущий интернетсдали ловкачам и графоманам.Прекратился строгий худсовет,и редактор сообщил вчера нам:

«Да, пришлось поэзию прикрытькак не приносящую дохода,прекратить и бардовскую прыть.Жизнь другая. И другая мода.

В моде нынче – секс да криминал».И редактор говорит учтиво:«Наш формат – заокеанский бал.И судьба – не нашего разлива».

А стихи поэтов о войневспоминать и вовсе не пристало…Виновата Друнина вдвойне,что страну от недругов спасала.

От себя и фронтовых бойцовДрунина отчаянно и резконаказала новых подлецовэтой высшей мерою протеста.

Выдохнув прощальные слова,став опять пленительно красивой,смерть себе на помощь позвала,чтоб не видеть гибели России,чтоб не ведать гибели стихов,гибели писателей-пророков,чтоб страна непревзойденных словоставалась честной и высокой.

Не сошлось. Не сбылось. Не сбылось.С гибелью смирились молчаливо…Воскресили не добро, а злость.Возродили пошленькое чтиво.

В наших душах потушили свет.Пустота. Апатия. Усталость.Долгий список «горестных замет».А в столице рыночной осталосьвсе святое, светлое забыть,тротуары плиткой замостить,все следы трагедий замести,снова опозорить поэтессу,Пушкина, как Горького, снестии поставить памятник Дантесу.

«Костлявых букв бунтующая плоть…»

Костлявых букв бунтующая плотьиздревле жизнь людей преображала.В каких бессмертных фразах бушевалакостлявых букв воинственная плоть!

Какая глина и какой раствориз грозных букв гекзаметры лепили,провозглашали славу и позори сумрачные души бередили!

Рождалась совесть, низвергались троны,протягивался ближнему ломоть…Взрывалась над землей, подобно грому,костлявых букв таинственная плоть.

И обретали славу городаот летописцев. Это означалобессмертье букв.      Их кость была твердаи в горле у неправды застревала.

Из гласных, из согласных,         из литыхслова слагались, что покрепче стали.Они стояли в книгах насмерть.            Ихкостьми держались гордые скрижали.

…Когда и мы кирпичики кладеми ставим в строй словечки по ранжиру,быть может, мы натуру предаем,магнитофоном заменяем лиру.

Мы можем острой рифмою сверкнутьи щегольнуть концовочкой небрежной,не обнажая – прикрывая сутьцветастой современною одеждой.

Не лен,      а так… синтетика, лавсан.Пишу, чтоб никого не задевало.Но чую:      приукрашенным словамрастет сопротивленье матерьяла.

«Ценя безмерно собственное „я“…»

Ценя безмерно собственное «я»,мы не выносим мнения чужогои говорим порою:       «У-у, змея!» —на каждое критическое слово.

Мы проклинаем остроумья яд.И мы в душе считаем неприличным,когда тебя не хвалят, а бранят,когда твой друг колюч и ироничен.

Спроси седых и мудрых докторов,зверей, свои врачующих болезни, —не бойся змей,      коль хочешь быть здоров.В определенных дозах      яд полезен.

Новые мизансцены

Снова модерн на подмостках.Всюду – сюрпризы тебе:в космос уносится Тόска,Астров – агент КГБ.

В джинсы одета Одетта,Гамлет и вовсе раздет.Улицы Горького нету,площади Пушкина нет.

Имидж сменили заводы,а имена – города.Вот и летят самолетысами не знают – куда…

«Нынче везде и во всем перемены…»

Нынче везде и во всем перемены.Бес Люцифер на подмостки ворвется…Пусть отвернется от нас Мельпомена,а Станиславский в гробу первернется.

Пол у святой героини изменим!Арии выкинем! Вставим куплеты!Господа Бога осовременим!Дамочки все поголовно раздеты…

Ах, не от ваших ли экспериментов,не бутафорским оружьем бряцая,власть заменила родных наших ментов,перевела их на роль полицаев.

Видно, от вашего авангардизмапухленький тот молодой реформатортак срежиссировал новые «измы»,чтобы был рад иноземный куратор.

…Вышел из театра.      А нá сердце пусто.Мюзикл. Шоу. Дурацкие блоги.Все это, в общем-то, —      полуискусство.Да и новаторы все —      полубоги.

«Ах, искусство – не жизнь, не войдешь налегке…»

Памяти Б.Г. Добронравова

Ах, искусство – не жизнь, не войдешь налегке.Мир волшебен контрастами света и тени.Молодая богема сидит в кабаке,а великий актер умирает на сцене.

Лишь великие      сердце сжигали дотла,воскрешая потомков царя Мономаха.Если шапка его и была тяжела,тяжелее актерские дыба и плаха.

Если даже артиста недуг распростери в палате (не царской) лежит без движенья, —все равно,      если он настоящий актер,Настоящий Актер умирает на сцене.

Надо быть до последнего вздоха в строю,не играть,      а выигрывать роль, как сраженье.Полководец-герой         погибает в бою.Негерой-лицедей            погибает на сцене.Помню:      он прямо в гриме на сцене лежал.Все казалось:         вот-вот царь Феодор очнется…Третий акт, задыхаясь, актер доиграл,а четвертый с тех пор            все никак не начнется.

Много было потом и прощаний, и встреч,но я знаю,      я твердо уверовал в это:только те,      кто сердца не умеют беречь,берегут      человеческий облик планеты.

Я надеюсь, что в юной душе прорасту.Только б силы найти      не прервать восхожденье…Дай мне Бог      умереть на ветру, на посту,как Борис Добронравов на мхатовской сцене.

Дорога на Рузу